Страна Гонгури
Шрифт:
И ведь, хорошо поначалу шло! Индустриализация, войну выиграли, территории вернули, почти все, науку развивали, первыми были во многом, строили много! По виду, как у Гонгури было – города новые, светлые, заводы всюду, ракеты в космос. Все общенародное – хозяев нет: правит Партия, лишь Вожди меняются, как годы идут. Народ работал – довольный, что жить стало лучше и веселее. Квартиры отдельные, даже автомобили и дачи, и к морю летом, на юг. Лечение с обучением опять же, бесплатно. Такие, как ты – на пенсии, мемуары пишут. В годовщины – парад, затем шествие со знаменами, во славу Партии и очередного Вождя. За страну гордость – слава ее и блеск. Хорошее было время – хлеб за шестнадцать копеек, колбаса за два двадцать!
Знаешь, я ведь с тех лет – не парады и стройки вспоминаю. А дачу нашу, под Ленинградом, как иду я, мальцом, с батей, на речку Оредеж, щук ловить – а у сельмага парни деревенские журнал "Техника молодежи" читают, по доброй воле, трезвые все! Я там в шестьдесят третьем родился. Фантастику читать любил – еще бродили экспедиции в болотах Венеры, пробивались ракеты сквозь бушующую атмосферу Юпитера, и не была составлена карта Сатурна – а к звездам уже шли корабли, чтобы поднять алый флаг единого коммунистического человечества на неведомых планетах. Читал, и мечтал – как это будет. А все уже как-то потускнело, измельчало: книги, фильмы, песни, про быт, вместо "Иду на грозу", или "Туманности Андромеды" – кухня коммунальная. Кварталы одинаковых пятиэтажек на юго-западе, проспект Стачек, грильбар "Уют", где культурно отдыхали пролетарии – приходили пьяные "быки", снимали смазливых "коз", ловили "колеса" и мотали в "блудуар"; там однажды избили и ограбили моего друга, из-за электронных часов с цифрами – мы, собрав команду, неделю искали тех по окрестным дворам, но так и не нашли. Смутно хотелось чего-то нового, мало было одной работы-учебы, хотелось понять – зачем? Мы искали, спорили, пытались понять. Нас тыкали в морду – не сметь! Работайте – а думают за вас те, кому надо!
Нет, внешне – все по-коммунистически было. Достигнуто – все. Враг внешний напасть не смеет, врага внутреннего давно нет – все рабоче-крестьяне, за что бороться и против кого? На должность хорошую, даже бригадира в цеху, только членом партии – и в партию вступают исключительно ради карьеры, а в комсомол вообще, всех пишут, с четырнадцати лет. Все определено – рождение, детский сад, школа, пионерия, комсомол, партия, прописка, работа, пенсия, помер! В лозунги правильные, всюду развешенные, не то что не верят, а давно смысл их забыли! И разговоры, что неплохо бы магазины-ресторанчики-ателье в частные руки, чтобы без хамства и грязи. И вообще, собственность, это хорошо, потому что хозяин будет, как паровоз: сам за свою выгоду, других за собой вытянет! Это еще до горбача началось, сначала по углам, после и вовсе, с телевизора, с эстрады, от всяких там.. А Партия – что Партия? В бюрократии утонула, на шестидесятом году своей власти, лишь запрещать умела, и то по мелочи – типа, джинсы и рок-музыку низзя! Бюрократия удушающая, казенщина скучная – вместо живой идеи!
Ну и прорвалось – демократия, гласность, реформы! Поначалу, как свежее что-то – после застоя! Вот и выбрали мы – придурка Горбачева и козла Ельцина! Еще не зная, что первый развалит Союз, а второй обрушит все в капитализм. Партийные – они тоже, интерес имели. Чтобы блага все – по наследству. И – свободно в Париж. И счет в швейцарском банке – свой. Так и стали, новыми капиталистами – бывшие партийные секретари, хотя и сами все по анкете из рабоче-крестьян.
Заводовладелец, будь толстым и гордым – Бей пролетария в хамскую морду!– Врешь! – сказал Итин – это как: вышел кто-то, и заявил, это завод теперь мой, я один хозяин, а вы все мои рабы, трудитесь, я все себе забирать буду? На том заводе, на этом. Хозяев-то будет – один на тысячу, если не меньше! Тысяча трудятся – а один, им крохи кинув, чтоб с голода не померли, станет тратить? Купит себе – дворец, яхту, бриллиант, клуб футбольный. Или вообще, за границу уедет – и будет, как паук, туда все тащить? На развлечения – в каком-нибудь Монте-Карло! Или вовсе, завод закроет, и выгонит всех – хочу, поскольку мое! Да не могло такого быть!
– А было. Именно так. Кому-то – "Челси" и Канары, тысячам – голодать. Заводы – стоят, или распродаются. Никто не работает, все хапают и торгуют – пир во время чумы. Депутатская сволочь рассуждает об утилизации экономически избыточного населения, ради высоких общечеловеческих ценностей, диктуемых нам из-за бугра. Господа коммунисты торгуются с рабочими – сколько голосов на выборах вы нам обеспечите, в обмен на наше чего-то-там. Где прежде приезжали к морю на лето – теперь в каждом ауле окопался самостийный батька с бандой, и не желает знать никакой власти, кроме своей собственной. Где прежде были города, учкудук, три колодца – теперь песок заносит белые пятиэтажки с выбитыми окнами, пустой дом культуры с мозаикой "мир двухтысячного", ржавые качели во дворах, детские площадки – туда молодые ехали, думали, насовсем; теперь в те города забредает лишь зверье, и банды. Русских в рабство тащат, горным князькам, как в татарское нашествие. Зато – великое достижение демократии! – гей-парады, вместо парадов победы!
Над Россией гордо реет Боря-вестник перестройки – Красный призрак коммунизма закидал его камнями, И попал неоднократно. Буревестник не сдается – только чаще выпивает. А гагары-депутаты, голосуют не по делу. И пока они болтают, клювом щелкая напрасно, Криминальные структуры обнаглели совершенно. Расплодились, озверели, и реформам угрожают. А реформы их боятся, робко прячутся реформы – Только им укрыться негде, потому что нет утесов. Нет утесов абсолютно, потому что их украли. Экспортеры без лицензий растащили все утесы, И продали за валюту, буржуинам ненасытным. Только холмики остались – но на них сидят пингвины. Ни за что их не прогонишь – они глупые и злые. Все пингвины хотят кушать – только все уже сожрали. И поэтому кудахчут, огорченье выдавая. Над страной все ниже тучи, социальных катаклизмов – Потому что есть охота, а без денег ведь не кормят, Даже если – очень просишь. Буревестник надоел всем, часто крыльями вращая. Но на землю не садится, близко к солнцу оказавшись. И никто не пожалеет – потому что злые люди. Только вслед ему, бранятся. И желают – падай, сволочь!– Врешь! – сказал Итин, с яростью – чтобы мечта человечества всего так закончилась? Чтобы светлый путь единственный – тупиком оказался? Чтобы – выхода не было? Чтобы так все кончилось – не гибелью в борьбе неравной, а с размаху, в болото? Чтобы народ с этим смирился – не восстав? Чтобы Партия разложилась – вся? Чтобы нового Вождя не нашлось? Врешь, гад! А, понял – ты выдумал все, чтобы веру мою подорвать напоследок!
– Да пошел ты! – ответил Младший – так было. Я не Гонгури – сочинять не умею. Этим все кончится – и если исторический материализм прав, законы истории общие, здесь то же самое будет. Лет через шестьдесят. Но не бойся, ты свои почести получить успеешь. Будет, наверное, здесь, комхоз имени товарища Итина – и бронзовый статуй, под которым детишкам станут красные галстуки повязывать, в годовщины. И надпись на постаменте – геройски погиб, или зверски замучен. А также пароходы, строчки, и другие всякие дела – твоего имени. Мне вот так не повезет – вряд ли меня кто-то вспомнит, когда убьют. Зато после – скинут тебя с пьедестала, и начнут грязью поливать. И сказки рассказывать – о "России, которую мы потеряли", с молочными реками и кисельными берегами. Признав социализм – тупиковой ветвью истории, неудавшимся экспериментом. Вот так – будет. Я не думаю – я знаю. Потому как – сам видел. Все – уже решено, за вас.
– Врешь ты все!
– Да пошел ты!
Они помолчали. Оба. Минуту, две.
– НИЧЕГО не решено – сказал Итин решительно – даже если ты мне не наврал.. Что вы там все про..ли – ничего не доказывает: любую победу вмиг прое..ть можно, если неумело взяться! Укрепиться, тылы подтянуть – это надо конечно, но не главное, а лишь чтобы штурм обеспечить! А вы – интенданта выбрали главкомом: сыты все, всего вдоволь – а вперед не хочу! Вместо того, чтобы по дороге дальше, вы на обочине привал – и обустраиваться! Говоришь, от коммунизма не отказывались, как от цели дальней – а вы делали что-то, или просто себя тешили, сидя: вот там где-то, завтра встанем и пойдем? Не захотели воевать со всем миром – а пытались ДОКАЗАТЬ, что вы самые передовые, или просто сидели, довольные что не трогают? Бюрократия с казенщиной, говоришь, заели – так ведь, когда единомышленники все, за идею, все эти вопросы, вся мелочь, вроде кто кому подчинен, в рабочем порядке решаются, не отвлекаясь! Не силы, идеи вам не хватило – это прежде всего должно быть! У нас вот – узкоколейку строили, на торфяники. Чтобы скорее, решили с двух концов класть. Кому с дальнего – у тех, подъем затемно, и марш-бросок, с рельсами на плечах! От города, легче было: начало проложить, пару вагонов поставить, и класть прямо с колес; в вагонах жилье, кухня, и даже баня, материал сзади подвозят. Результат – что ближняя бригада три четверти пути проложила. А награда вышла, старшему ближних – партбилет на стол! За то, что вся его бригада, после смены, на койках лежа, о водке и бабах, языки чешут – а у ребят из дальней, в запале глаза горят! Торф нужен, конечно – но стопим его, и забудем. А то, что сотня человек душой к коммунизму стали ближе – это останется. Так и назвали дорогу ту "линией Корчагина", по старшему в дальней бригаде.
– Того Корчагина – не Павлом звали?
– Не помню. Просто – товарищ Корчагин. Что смеешься?
– Так – повторение истории, даже в именах. Когда меня ТАМ в комсомол принимали – помню, как я потрясен был, вечером на празднике увидев секретаря комсомольского, вусмерть пьяным, как свинья: я-то думал, что все они корчагины! Старшие надо мной посмеялись, и по-свойски объяснили, что в комсомол давно уже вступают, лишь ради карьеры. Бороться-то уже не с кем, и не за что – врагов давно нет!