Страна кинжалов
Шрифт:
– В Руб эль Харами людей натаскивают, как охотничьих собак, – сказал Ахмет. – Они могут выследить волка в голых камнях.
Восход солнца застал путников высоко в горах. Они прокладывали себе дорогу по вероломным, усеянным камнями склонам, пересекали сухие русла рек и постоянно смотрели на солнце, чтобы не потерять направление. Брент уже запутался. Ему казалось, что они заблудились в лабиринте скал, только покрытые снегом вершины Большого хребта постоянно маячили перед ними.
Всю дорогу Брент присматривался к Гордону. В его поведении ничто не напоминало курда Ширкуха. Исчезли и курдский акцент, и мальчишество, и веселое щегольство, и павлинье тщеславие в одежде, и даже широкий, вразвалочку шаг кавалериста. Настоящий Гордон был полной противоположностью человеку, чью роль он блестяще играл. Вместо важничающего, разнаряженного, хвастливого юноши он видел зрелого мужчину с твердым взглядом, скупого на слова, в котором не замечалось и следа эгоизма или бахвальства. И ничего восточного в чертах лица. Гордон стал другим и выражением лица, и манерой держаться. Брент понял, что совершенное преображение Гордона в курда не зависело от каких-то искусственных средств: одежды или усов. Он перевоплотился в Ширкуха благодаря тому, что полностью постиг дух персонажа, которого играл. Он так изумительно изобразил человека, совершенно отличного от него по характеру и свойствам личности, что трудно было поверить, что Ширкух и Гордон – одно лицо. Только глаза его не изменились – блестящие черные глаза, отражающие варварскую жизненную силу и твердый характер.
Гордон не склонен был к разговорам и не нарушил бы молчания, если бы Брент не стал его расспрашивать.
– Я выехал из Кабула один, – сказал он, отвечая на настойчивые вопросы Брента, – а потом прихватил по дороге полдесятка афридиев. Нет необходимости занимать ваше время рассказом, куда и зачем я направлялся. Я стал курдом после того, как основательно углубился в горы, вот почему вы потеряли мой след. Никто не знал, кроме афридиев, что Ширкух – это я. Но, прежде чем я завершил свою миссию, до меня дошел слух, что какой-то феринги с эскортом из Кабула разыскивает Эль Борака. Новость быстро разнеслась среди племен. Я вернулся, чтобы разыскать вас, и вскоре увидел, что вы попали в плен. Я не знал, кто вас захватил, но видел, что их было слишком много для сражения. Единственным выходом были переговоры. Подъехав к отряду и увидев Мухаммеда эз Захира, я понял, кто они, и солгал, что потерялся в горах и хочу вместе с ними ехать в Руб эль Харами. А потом я подал сигнал своим людям – вы их видели. Это они обстреляли караван, когда мы въехали в долину, где был источник.
– Но вы застрелили одного из них.
– Я стрелял поверх голов. Они тоже намеренно мазали. Мои выстрелы – один, пауза, затем еще три подряд – являлись сигналом, услышав который они должны вернуться на место нашей встречи у Калат эль Джеханджир и ждать меня там. Когда один из них упал на шею лошади – это означало, что афридии поняли приказ. У нас целый набор различных сигналов.
Я собирался оставить вас в первую же ночь, но когда вы передали мне послание Стоктона, то решил остаться. Мне сразу стало ясно, какую опасность представляет собой новый князь Черных тигров. Воображаю себе Индию под управлением такой свиньи, как Жакрович!
Я знал, что в Руб эль Харами новый эмир, но, конечно, не предполагал, что это Жакрович. Меня никогда не интересовали Черные тигры – я просто не придавал им значения. Но узнав от вас о Жакровиче, я понял, что он охотится за золотом из пещеры шайтана. В этом не было сомнения. О да, я знал об обычае дарить каждый год золото дьяволу. Мы со Стоктоном однажды обсуждали, какая опасность будет грозить миру в Азии, если оно попадет в руки какому-нибудь белому авантюристу.
Итак, я должен был ехать в Руб эль Харами. Было крайне рискованно открыться вам, кто я, – слишком много людей шпионили вокруг все время. Когда мы прибыли в город, Судьба послала мне Алафдаль Хана. Истинный мусульманский эмир не был бы опасен для Индии. Настоящий житель Востока не прикоснется к золоту шайтана даже для того, чтобы спасти свою жизнь. Я задумал сделать Алафдаля эмиром и вынужден был рассказать ему правду о себе, иначе бы он не поверил, что у меня есть возможности это осуществить.
Я не собирался преднамеренно разжигать бунт на базарной площади – просто воспользовался им. Нужно было вырвать вас из рук Жакровича. И я убедил Алафдаль Хана, что вы нам необходимы в нашем заговоре, он дал мне денег для вашего выкупа. Затем во время торга Жакрович потерял голову и сыграл мне на руку. Все сложилось бы отлично, если бы не Али Шах и его человек, этот шинвари!
Конечно, рано или поздно кто-нибудь все равно узнал бы меня, но я надеялся свергнуть Жакровича и укрепить власть Алафдаля до того, как это произойдет. Тогда дорога для побега была бы открыта для нас обоих.
– В конце концов, Жакрович мертв, – сказал Брент.
– Мы там не проиграли, – согласился Гордон. – Али Шах не станет угрозой для мира. Он не прикоснется к золоту шайтана. Внешняя организация, построенная Жакровичем, разрушится; останется только сравнительно безобидное ядро Черных тигров, как это было до его прихода. Мы выдернем им клыки, как только безопасность Индии окажется под угрозой. Платой за все это могут стать наши жизни. Впрочем, я настолько эгоистичен, что хочу их сохранить.
8
Брент хлопал окоченевшими руками, чтобы хоть как-то согреться. Вот уже несколько дней они пробивались через горы. Истощенные лошади спотыкались и шатались даже от временами налетавших сильных порывов ветра. Всадники садились в седла, когда можно было проехать, но чаще шли рядом, ведя лошадей на поводу. По ночам они сбивались все вместе в одну кучу, люди и животные, под защитой какой-нибудь скалы. Скудный огонь разводили, только когда случайно находили топливо. Выносливость Гордона была удивительной. Он шел впереди, прокладывая дорогу, находил воду, запутывал их слишком заметные следы, заботился о лошадях, когда другие были слишком измучены, чтобы делать что-то после тяжелого перехода. Он отдал свой плащ и халат раздетым вазирам, как будто его самого не жалил холодный ветер и не жгло палящее солнце.
Запасная лошадь сдохла; для остальных осталось совсем мало еды. Для людей – еще меньше. Сейчас они поднялись в более высокие пределы. Перед ними маячили сквозь дымку вершины Большого хребта. Жизнь казалась Бренту болезненным сном, в котором все было словно в тумане. Однажды, взглянув с высоты на только что пройденную обширную долину, они увидели в утренней дымке, далеко позади, движущиеся белые точки.
– Они вышли на наш след, – тихо сказал Алафдаль Хан. – У них хорошие лошади и полно еды.
С этого момента беглецы время от времени видели далеко внизу позади эти зловещие движущиеся точки, которые медленно и неуклонно сокращали большое расстояние между ними. Гордон прекратил попытки замести следы. Они направились прямо к позвоночнику хребта, который, как огромный крепостной вал, поднимался перед ними – люди, похожие на пугала, на некоем подобии лошадей, следующие за своим суровым вождем.
В полдень, когда небо было ясным, как холодная сталь, они пробились к очень высокому уступу и увидели впереди выемку, которая разбивала цепь снежных – гор, а за нею остроконечную вершину.
– Перевал мечей, – сказал Гордон. – Гора за ним – это Калат эль Джеханджир. Там меня ждут мои люди. Откуда кто-нибудь из них постоянно осматривает все вокруг через сильный полевой бинокль. Не знаю, смогут ли они увидеть дым на таком расстоянии, но я все же пошлю им сигнал, чтобы они встретили нас у перевала.
Вместе с Ахметом он взобрался по склону горы. Там они нашли достаточно зеленого топлива, чтобы устроить костер. Вскоре клубы густого черного дыма поднялись в голубизну неба. Это был старый способ передачи сигнала, который применяли индейцы в родных местах Гордона, и Брент надеялся, что горцы, у которых глаза как у ястребов, его заметят. Они спустились с уступа и потеряли перевал. Затем снова стали взбираться дальше по склонам, скалам, по краям глубоких пропастей. На одном из карнизов лошадь, на которой ехал Сулейман, споткнулась, задала и свалилась, разбившись вместе со своим всадником на огромной глубине, в то время как остальные беспомощно смотрели на опустевшее место, где только что был человек на коне.