Страна Лимония
Шрифт:
— Как он?.. В себя пришёл?
— Да вроде... И вот ещё, я тут решил... Надо бы и мне на войну съездить.
— Это ещё зачем? — настораживается жена.
— Квартиру дадут, с долгами рассчитаемся.
— А как же учёба?
— Куда она денется. Вот, видишь — анкету заполняю. Уже добрался до судимостей...
— Так у нас никто не сидел... вот только Андрей, да и то — один раз.
— Андрей сидел?!
— Мама, вытри мне попу, — вступает в диалог сын.
— Нет, что — правда? Твой брат сидел? — не унимается Герман.
— Ну, так и что? Он же не ближайший родственник, — пугливо парирует Татьяна.
— Но ты же мне ничего не говорила, когда я оформлялся в КГБ.
— А у тебя и без моего хватало: оба деда по 58-й сидели.
Герман хмурится.
— Да ты не беспокойся, с брата судимость уже снята... И статья невесть какая — за попытку изнасилования.
— Вот уж точно — невесть какая! — передразнивает Герман. — Уж лучше бы банк ограбил... Стыдно кому сказать. Теперь точно одна дорога — на войну! Чужие грехи замывать буду.
— Папка, а ты что — на войну собрался? — оживляется сын, зябко передёргиваясь на горшке. — Мам, вытри мне попу!
— Нет, это у папы со вчерашнего голову заклинило, — отрывая угол от передовицы газеты «Правда», отвечает раздражённая женщина.
— Пап! А ты живого немца привезёшь?
— Будешь маму слушать — привезу!
Сын, воодушевлённый радужными перспективами, резко встаёт с горшка, изображая на своей физиономии решительную покорность. Между тем ночная ваза, не готовая к перепадам в настроении своего седока, на секунду прилипает к детской попке и с грохотом падает на пол.
Оба молодых родителя на мгновение уходят в ступор, после чего обрушивают свои эмоции на невинного отпрыска. На шум прибегает тёща в старом халате и с распущенными волосами. Герман, робея, смотрит на женщину, которая при всей кротости своего характера здорово смахивала на ведьму. Предки Натальи Гавриловны во втором поколении были цыгане, и даже двойной замес славянской крови не смог стереть родовые приметы касты неприкасаемых. Вот и сейчас неприбранные, неправдоподобно густые чёрные волосы делали её похожей на Медузу Горгону.
— Всё, будет уже! — обслуживая внука, успокаивала молодых Наталья Гавриловна. — Что это ни свет ни заря на кухне собрались? — Татьяна за руку с сыном скрываются в темноте коридора, делясь мнениями относительно войны и немцев. Тёща присаживается за стол к Герману.
— Рассольчику принял?
— Целую кружку.
— Ну и ладненько. Полегчало?
— Да, есть немного... Наталья Гавриловна, а что, Андрей точно в тюрьме сидел? — ещё не теряя надежды на отрицательный ответ, спросил Герман.
Тёща замерла, потом, уронив голову и рассыпав щупальца своих волос по столу, с трудом выдавила:
— Да... полтора года... вышел по амнистии. — Затем, минуту помолчав, добавила: — Нет у него судимости, сняли.
Герману становится жалко эту пожилую женщину, и всё же он деликатно выспрашивает её о деталях уголовного дела.
— Ладно, Наталья Гавриловна, что было — то было... Обидно, конечно, но что теперь делать... Идите спать, ещё час-другой подремать можно.
Оставшись один, Герман затягивается сигаретой, тупо и беззлобно смотрит на таракана, рысцой выскочившего на середину стола.
— Что, друг, тоже с бодуна... вали отсюда, пока я добрый! — шепчет насекомому удручённый Герман, не желая начинать новый день с убийства. — Хрен мне теперь, а не учёба, — обращаясь сам к себе, продолжает он, теребя авторучку над ставшей в одночасье ненужной анкетой.
Прощай, разведка
В конторе Герман первым делом зашёл к Юрке. Тот уже сидел в окружении бумаг. Ничто не напоминало о вчерашнем междусобойчике. Рассада с лимонами стояла на подоконнике, зелёное сукно письменного стола было очищено от пепла и хлебных крошек. В воздухе специфически пахло фиолетовыми чернилами и крепким одеколоном. Ветеран-афганец часто макал деревянную перьевую ручку в хрустальную чернильницу с крышечкой и аккуратно заполнял картотечный лист из плотной лощёной бумаги. При появлении Германа он осторожно промокнул бланк и повернул его обратной стороной.
— Извини, я ничего не видел. Я по поводу вчерашнего... Прочёл записку? — поприветствовав друга, начал Герман.
— Прочёл. Нет проблем. Сегодня же зайду в отдел кадров, похлопочу. Звонил своим в Москву, — продолжил он, — «Каскад» будет дислоцироваться в провинциях до конца года. Замена в феврале.
— А что «Зенит»?
— Всё, мы своё дело сделали, власть поменяли, теперь «Каскад» разгребает.
— А эти, с «Каскада», тоже боевики?
— Да, большинство окончили КУОС, недостающих наскребли по территориальным управлениям.
— Я-то им подойду?
— Почему нет? Инструктор по огневой и рукопашной... Лучше не бывает.
— Юрка, ну ты знаешь, по огневой — куда ни шло, а рукопашный бой — это по разнарядке... Характера-то я не драчливого. В морду по пьяни и пару приёмов — не больше.
— Годится! Там и похлипче тебя есть. Главное — пить ты умеешь!
— А как же... с такими-то учителями!
Приятели ещё потрещали минут десять, пока не начался обычный для оперработника шквал звонков.
— Ты до обеда в кадры не ходи, мне самому с ними надо пару вопросов перетереть, — завершил разговор Герман, держась за ручку двери.
Его кадровиком был молодой майор с приятным русским лицом и располагающей манерой общения. В отличие от оперативного состава на службе кадровики носили военную форму. Александр Васильевич сидел в расстёгнутом кителе с новыми погонами.
— Здравия желаю, товарищ майор, — шутливо поприветствовал своего кадровика Герман.
— Здорово, здорово, Николаич, — чуть иронично ответил кадровик. — Чем порадуешь? Как жизнь, как дела?
— И дела есть, и жисть хороша, только проклятая биография покою не даёт.