Страна Лимония
Шрифт:
Последний вопрос застал Германа врасплох. Он и вправду не знал, что нужно брать с собой на войну. Как-то в Управлении этот вопрос и не поднимался, да и он запамятовал спросить.
— Положи как обычно. Помнишь, ты меня в Ригу собирала, в командировку. Вот то же самое в чемодан упакуй. Да, вот ещё, — и Герман протянул фотоаппарат «ЛОМО-135ВС», — засунь куда-нибудь в середину чемодана. И, кстати... возьми на первое время, — с этими словами любящий муж протянул жене пять пачек новых хрустящих купюр, обёрнутых банковскими лентами. Пока жена суетилась, доставая с антресолей чемодан, её супруг со словами «а это — трошки для сэбэ» запрятал три пачки в корпус сломанных настенных часов.
Вечером с завода пришли тесть с тёщей. Услышав новость, они вызвались сходить за внуком в детский сад. Что уж они там ему говорили — осталось тайной, только сын вернулся совсем притихшим. Ходил кругами, жался к отцу, долго молчал, но не выдержал и разревелся навзрыд.
— Пашка, да что с тобой! — не выдержал Герман, подхватив сына, и слегка подбросил его над головой. — Не плачь, дружок! Уезжаю я...
Бедный мальчишка разрыдался ещё сильнее, вздрагивая всем телом.
— Илья Карпыч, Наталья Гавриловна, что вы ему наговорили? — прижимая сына к груди, раздосадовано спросил Герман.
Тесть закряхтел, не зная, куда поставить бутылку водки, тёща пыталась что-то сказать, но сорвалась и заревела в голос.
— Батюшки-светы! Ну что вы все как на похоронах. Я же в командировку еду, а не... — и Герман так и не смог подобрать слово, означающее, куда он едет, чем придал новые силы было затихшей тёще.
— Папка, а тебя не убьют? — робко подал голос слегка успокоившийся сын.
— Нет, Паша, нет! Там даже не стреляют, а если и стреляют, то только по праздникам.
— Ну да, там — сплошные праздники, — съязвила пришедшая в себя жена.
— Папа, а мне немца не надо, — опять подал голос сынишка.
— Какого ещё немца? — не сразу врубился Герман. — Нету их там, ни одного нет, а если их там нет, то и войны — нет, — подменяя логику схоластикой, успокоил он сына.
— Ой, — вдруг спохватилась тёща. — А как же подарок, мы же с дедом тебе ко дню рождения полусапожки польские купили!
— Спасибо! Подарите, когда вернусь.
— Нет, давай мы сейчас отдадим, а вдруг там, в Афганистане, в музей или театр пойдёшь.
— Ну, если только в театр...
— Да, верно, в гардеробе снимешь и наденешь свои чёрные полуботинки.
— Нет, говорят, в тамошних театрах на спектакли и в сапогах пускают, — делая серьёзный вид, принялся подтрунивать над добродушной тёщей Герман.
— Ну, и слава Богу! Гера, я ведь специально для тебя ботинки выменяла на палку копчёной колбасы и батон шоколада.
Шоколад в батонах притаскивала жена шурина, которая работала на шоколадной фабрике. Там горячий продукт разливали в металлические формы, применяемые для выпечки ржаного хлеба. Один батон шоколада в системе безналичной торговли приравнивался к пяти бутылкам водки и слыл ходовой валютой.
Вечером за столом собралась вся семья. Слёз уже не было. Говорили обо всём, стараясь не упоминать о главном. Илья Карпович, потомственный рабочий, слесарь-лекальщик оборонного завода, строго следил за наполняемостью рюмок. Женщины пили ежевичную наливку, хмелея быстрее своих супругов, ограничивающихся водкой. К концу вечера пришёл насильник-шурин с пухлой женой и новой поллитровкой. Толстуха, вытирая слёзы из-под очков, подарила своему родственнику очередной увесистый кирпич шоколада. Шурин, не успев сесть за стол, выступил с заранее заготовленным тостом. Среди прочих сентенций, которые он вплёл в своё выступление, красной нитью прошла мысль о том, что «на зоне» даже тяжелее, чем на войне.
— Да уймёшься ты, баламут, — осадила его Наталья Гавриловна. — На войне-то никто из нас на был... из-за тебя ведь едет...
— Нет, — перебил её разомлевший Герман, — еду я сам по себе. От судьбы не уйдёшь, — заверил он собравшихся с ноткой фатализма в голосе.
— Да уж, нашёл время судьбу поминать. Нет её, — откликнулась жена. — Если бы ты под Новый год ногу не сломал — не встретились бы мы с тобой никогда.
— Вот я и говорю — судьба! Хотел в консерваторию на капустник, а попал тебе в клешни.
— Ой уж! Не ты ли волочился за мной всю зиму да весну! «Клешни» какие-то приплёл, ты на свои посмотри, этими руками не автомат держать, а девок за титьки дёргать!
— Будет, будет уже вам! — вмешалась тёща. — Давайте спать ложиться. Гера, а тебе шоколад положить в чемодан?
— Кладите, пригодится.
Семья, проводив родственников, разбредалась по койкам. Герман, изменив своим обычным «половым» пристрастиям, взгромоздился на семейное ложе. Тесть с тёщей храпели в унисон.
— Да уберёшь ты свои клешни, — ворчала жена, отдаваясь прощальным ласкам.
Аэропорт
Утром, ещё до шестичасового гимна, Герман в новых польских полусапожках, с одним чемоданом в руке садился в служебную «Волгу». Возле машины скорбными свечками стояли домочадцы. «Пока!» — крикнул Герман, на ходу захлопывая дверь.
— В аэропорт? — дежурно спросил водитель.
— Да, — так же дежурно ответил пассажир. Дорога на войну началась.
Герман отрешённо смотрел на проплывающий за окном заснеженный ночной город, провожая глазами знакомые кварталы, задерживал взгляд на редких прохожих. Проезжая мимо кинотеатра «Аврора», он краем глаза зафиксировал афишу нового фильма «Пираты XX века».
— Товарищ водитель, а кто такие пираты хе-хе?..
— Не хе-хе, а двадцатого. Пираты двадцатого века. Первый советский боевик. Говорят, классный фильм. С понедельника на экраны выйдет.
«Не увижу, — подумал Германа, — много ещё чего не увижу. Эх, и на старый Новый год к консерваторским не попаду!»
У аэропорта Герман поставил отметку в путевом листе водителя, махнул ему рукой и вошёл в зал. Пассажиров было мало. От нечего делать Герман подошёл к буфетной стойке со скучающей продавщицей и начал рассматривать скудный ассортимент. Вдруг током прошибла мысль: «Заначка-то осталась дома, в часах. Мать честная, что же делать?»