Страна Лимония
Шрифт:
— Что написал?
— Морч`ак.
— А это что такое?
Гульмамад пошёл в будку, вытащил оттуда склянку с чёрным перцем и показал его другу.
— Перец?
— На хэйр! Перес — морч. Мая — Морчак!
Видя нервное беспокойство своего русского друга, афганец сложил на коленях три круглых перчинки, выдернул из носа пучок волос и приделал к миниатюрной скульптуре шесть ножек.
— Муравей! — обрадовался Герман.
— Саист, мушавер-саиб! — подтвердил его догадку агент «Муравей».
Весь вечер ушёл на оформление состоявшейся вербовки. Герман периодически выбегал из палатки в поисках нормативных документов. Наконец он вывел заключительную фразу в финансовом отчёте: «Достоверность и целесообразность произведённых расходов в сумме N афгани подтверждаю. Полковник Стрельцов. 12 февраля 1981 года». «Фу-у-у!» — удовлетворённо вздохнул Герман и поспешил в штаб. Капитан Гаджиев даже не стал читать документы и послал его на сверку к Виктору Краснову, тому офицеру, у которого слепая бабка что-то там видела в тумане.
Виктор уже не был тем испуганным человеком, каким его запомнил Герман в вертолёте. Напротив, перед ним сидел красивый, подтянутый брюнет с аккуратно подстриженной бородкой и расчёсанными на пробор волосами. Работник штаба привычно принял документы и углубился в чтение. Периодически он вносил исправления, укоризненно покачивая головой.
— Ну как бабушка? — не выдержал Герман.
— Какая бабушка? Ах, бабушка! Спасибо, хорошо, — не поднимая головы от бумаг, ответила штабная крыса. И чтобы пресечь разговоры на трансцендентные темы, внук слепой старушки назидательно заметил:
— Вам, Герман Николаевич, надо обращать больше внимания на штабную культуру.
— Понятно, товарищ старший лейтенант.
Герман взял бумаги, испещрённые фиолетовыми пометками, и, поминая недобрым словом щелкопёров, пошёл прямо к Стрельцову.
Полковник сидел в штабной палатке за кипой документов и щипал в носу волосы.
— Тебе что, капитан? — хмуро спросил командир.
— Завизировать вербовку и выдачу вознаграждения.
Полковник взял бумаги и бегло их оглядел.
— Какой псевдоним выбрал агент?
— «Морчак».
— А это что такое?
— Муравей.
Стрельцов поднял голову.
— У вас, — переходя на «вы», — какое-то легкомысленное отношение к службе.
— Почему?
— Что значит «Муравей»? Это же несерьёзно. Вот у товарища Селиванова есть агент «Свет революции», у Малышкина — «Пророк», «Гранит», у Филимонова — «Гром», а у вас — «Муравей».
— Так источник сам псевдоним выбирал, его ж за волосы в носу никто не тянул...
— Вы это нарочно? — спросил старый полковник, сбрасывая со стола пучок только что выщипанных из мясистого носа волос.
— Я вас совсем не имел в виду, — начал оправдаться Герман, постепенно раздражаясь.
— А я заметил ваше неуважительное отношение к начальству!
— Неужели?
— Да, представьте! А кто, позвольте вас спросить, назвал моего заместителя ублюдком?
— Я! Однако и я вас хочу спросить. Вы подпишете документы, или мне лететь в Кабул?
— А вы-ы-ы не угрожайте! — Стрельцов размашисто завизировал документы и бросил их в папку. — Свободны!
— Есть!
Герман в полной ярости ворвался в свою палатку. Друзья, оторвавшись от своих дел, уставились на него. Жертва штабного произвола поведала им о своих непростых отношениях с начальством. Офицеры, как могли, его успокоили, охотно соглашаясь, что «Дон Педро» — законченный дурак, однако его раздражение по отношению к дедушке не поддержали.
— Зря ты, Гера, на старика окрысился, — высказал общее мнение Селиванов, — он человек душевный, с немцами воевал, а это тебе не бомбочки по кишлакам из вертолёта раскладывать. Ты же знаешь, как в песне поётся: «...старикам везде у нас почёт». Что, Брежнев лучше? Наш хотя бы не шепелявит и «сиськи-масиськи» не говорит.
— Это точно, — подхватил капитан Репа, — в Кремле одни старые пердуны, зато народ нормально живёт. Я вот в прошлом году «Запорожец» купил. Вернусь — «Волгу»...
— Да ладно тебе про «Волгу», — перебил его Колонок. — А космос? Если б мы с Луной не облажались, то впереди бы и остались, — неожиданно в рифму пояснил он. — Америка нас боится, ты понял, бо-ит-ся! Ты думаешь, они просто за здорово живёшь старого хрыча Рейгана выбрали президентом? Посмотрели на нас, прикинули и решили, что лучше пенсионеров политику никто не разрулит.
Герман уже хотел было покаяться, но Колонок жестом его остановил и, сотворив крайне серьёзное выражение лица, сказал приглушённым голосом:
— Я вот от надёжного источника слышал, что в Политбюро голосование отменили...
— Как так? — повёлся на удочку расстроенный офицер.
— А вот так! Кто на Политбюро громче бзднёт, тот и главный. Говорят, Леонид Ильич пока вне конкуренции...
Офицеры как-то невесело засмеялись, утешительно похлопали Германа по плечу и вернулись к своим делам.
— Ладно, мужики, согласен, — проворчал Герман, — язык у меня без костей, обидел я старика. Как-нибудь в другой раз извинюсь.
Но на кающегося грешника уже никто не обращал внимания.
Ночной кошмар
Наступающая ночь так и не улучшила настроение Германа. Он лежал на кровати и бесцельно смотрел в полог палатки. Воняло керосином. Где-то недалеко квакала одинокая лягушка. Застрекотали первые сверчки. В голове у расстроенного офицера мелькали картины досрочного возвращения домой, укоризненные взгляды Михаила Ивановича, невесёлая встреча с героем «Зенита» — Юркой Дымовым. В припадке меланхолии Герман перевернулся на бок, и его взгляд упёрся в пресловутый журнал «Плейбой». Журнал вернул Белоусов сразу после выдачи зарплаты. Он хотел перевернуться на другой бок, чтобы не видеть причину раздора с начальством, но потом передумал и протянул руку к идейно-ущербной литературе.
Молодой человек листал глянцевые страницы в надежде переключить своё сознание на более фундаментальные потребности. «Вот бы эта приснилась сегодня, — глядя на роскошную блондинку, подумал страдающий офицер. — А что, если долго на всё это смотреть и незаметно заснуть? — задал он себе вопрос. — Наверняка во сне будет продолжение... Полночи будет сниться эта, а с середины ночи до утра, — и он перевернул две страницы, — вот эта». Но вместо успокоения и ухода в нирвану совсем некстати проснулся основной инстинкт. Сон выбило, как пыж картечью. «Этого мне не хватало!» — маясь от вожделения, думал несчастный.