Страна Лимония
Шрифт:
Борьба с жарой и гнусом
К середине апреля в сознании Германа произошёл определённый сдвиг. Ему, видимо, как и многим, этот призрачный мир страны Лимонии стал казаться более реальным, чем тот, что они оставили. Работа приобрела тот же рутинный привкус, что и в Союзе. Ежедневные совещания, утомительная писанина, встречи с двумя десятками агентов и с полусотней доверенных лиц сменились вылетами на бомбоштурмовые удары, вылазками в составе подразделений бригады 40-й армии. Вместо обычных походов по магазинам вошли в привычку поездки по дуканам. Теперь офицер уже не мог поздороваться, не приложив руку к сердцу, заснуть и проснуться — не услышав тоскливый призыв муэдзина. Только получая письма, он чётко ощущал, что «загробный мир» существует и что общение между обоими мирами поддерживает полевая почта.
Ранняя в этих местах весна преподнесла два последних сюрприза, прежде чем над Самархелем и окрестностями разразилось субтропическое лето. Как в какой-то детской сказке, где за одной битвой следует другая, победив вшей и блох, отряд «Тибет» вступил в изнуряющую борьбу с гнусом. Привычные комары, которые послушно дохли от репеллентов, были поддержаны белёсыми тучами москитов. Эти полупрозрачные и хлипкие на вид твари кусали совершенно незаметно, расчёсы от укусов саднили, чесались и не проходили по нескольку дней. Стаи летучих мышей, собиравшихся у фонарных столбов со светильниками, словно киты, бросались с раскрытыми ртами в марево москитов, поглощая килограммы летающего планктона.
Через неделю непрекращающуюся атаку москитов поддержали крупные жуки и пауки. Особенно бесчинствовали медведки. Пятисантиметровые твари с маленькими крыльями, большими, как у крота, передними лапами и непробиваемой хитиновой бронёй несколько ночей держали палатки «каскадёров» в осаде. Сотни чёрных живых ракет летали из угла в угол, втыкаясь в лица или застревая в головах «каскадёров», падая им за шиворот или с треском лопаясь у них под ногами. Выручали огромные японские вентиляторы, которые ставились на основных трассах обезумевших от весенних забот насекомых. Брызги плоти, фрагменты хитиновой брони, оторванные головы с ещё шевелящимися усами устилали кровати, мебель и пол. Поля сражений тут же заполнялись щетинистыми фалангами и какими-то волосатыми пауками устрашающих размеров. Насекомые-мародёры, не особо пугаясь присутствия людей, хрустели останками сбитых медведок, угрожающе поднимая передние лапы, если кто-то из офицеров пытался помешать их трапезе.
Но москиты больше всего доставали «каскадёров». Довольно скоро дуканы получили крупный заказ на изготовление противомоскитных пологов из пакистанской марли. Кровати обитателей палаток покрылись шатрами белого савана. Первое время марлевые пологи спасали, но вскоре стало ещё жарче, и «каскадёры» обливались потом, задыхались в духоте своих убежищ. Казалось, что все эти душманы и мятежники с их полусказочными шейхами, верными мюридами и кровавыми главарями ушли на второй план.
Спать стало невозможно. Исхудавшие офицеры бесплотными тенями шли к бассейну, ныряли с простынями в воду и возвращались под удушливые пологи, накрывшись мокрой тканью. Хуже всего было старому партизану. Днём он прятался у советников, в их благоустроенных домах, оборудованных кондиционерами, а вечером возвращался в парную своей одноместной палатки. Фельдшер Мишин пичкал полковника сердечными каплями. Командирский шатёр пропах валокордином, корвалолом, нитроглицерином и прочими сердечными снадобьями.
Из Кабула срочно был доставлен бакинский кондиционер «Арктика». Шумный агрегат был установлен в командирскую палатку. Казалось, старый партизан вздохнул с облегчением. Но от летнего зноя не спасала даже азербайджанская техника. Кондиционер работал на форсаже, визжал как циркулярная пила, плевался конденсатом, но был в состоянии охлаждать только себя. Полковник уже готовился передать «царство» в наследство «Дону Педро», как гений капитана Репы пришёл ему на помощь.
Конюшов вместе с солдатами за день соорудил из снарядных ящиков некое подобие хижины дяди Тома или хибары пана Тыквы из детской сказки про Чиполлино. Ширина стен крошечного домика не превышала размеров кондиционера, воткнутого под его крышу. Внутри был оборудован «трон» на одну персону и маленькое круглое окошечко из пуленепробиваемого стекла. Теперь оживший полковник принимал своих подданных в личном кабинете, похожем на приусадебный туалет. На приёмах расстояние между монаршей особой и вассалами не достигало и десяти сантиметров, так что бравый партизан во время доклада вынужден был пялиться на оплавленные пупки подчинённых. После завершения строительства архитектор и прораб Вовка Конюшов был осыпан всеми доступными по уставу милостями и трижды пивал чай, стоя напротив своего командира.
Герман, обливаясь по ночам потом, пытался найти хоть какой-то выход из этого безнадёжного положения. Он мысленно искал решение принудительного охлаждения, вспоминая фрагменты из прочитанного им в журналах «Изобретатель и рационализатор» и «Химия и жизнь». Всё было напрасно. На ум шли статьи о добывании воды в пустынях, о создании автопоилок на свиноферме, о разведении огня в тайге, о строительстве снежных жилищ «иглу» в условиях Арктики, но на вопрос, как охладить душную клетушку марлевого шатра, ответа не было. Идея пришла неожиданно. Герман стирал бельё, когда заметил, что рубаха, переброшенная через оцинкованный борт наполненного водой ведра, истекает влагой на землю. Вечером изобретатель взгромоздил ведро с водой на артиллерийский ящик у своего изголовья, протянул на полог скрученное вафельное полотенце и нырнул под марлю. Успех превзошёл ожидания. Лёгкий саван пропитался влагой и начал дарить благодатную прохладу. Герман уткнулся в мокрую ткань и впервые за долгие дни уснул крепким сном.
Утром его ждал очередной разнос. Невыспавшийся капитан Крестов, сверля новатора чёрными дырками своих глаз, разорялся относительно эгоизма своего подчинённого.
— Себе, значит, устроил райскую жизнь, а друзья пусть подыхают!
— Я только испытать хотел!
— Видел твои испытания — дрых без задних ног! Эгоист ты, Герман!
— Уймись, Крест. Не ты ли неделю назад мозги мне чистил, мол, придёт какая глупость в голову — молчи и не выделывайся. Вот я и не выделываюсь, сижу спокойно, как прыщ на жопе... без права голоса.
Командир отстал, а вечером устройства капиллярного орошения спальных мест стояли у изголовий всех кроватей. До самого отбоя офицер выслушивал самые лестные отзывы о своём открытии.
Как показывает история, счастье изобретателя — явление редкое и недолговечное. На третий день у Мамонта, который из-за внушительных габаритов был вынужден все ночи соприкасаться с влажным пологом, на мягком месте вскочил огромный фурункул. Бедный великан был вынужден сидеть только на одной ягодице. Всякое изменение телесного положения вызывало у него стреляющую боль. Мамонт протяжно вздыхал, плевал на свой толстый палец и нежно протирал им уязвлённое место. Но тогда никто ещё не сопоставлял эту напасть с последним изобретением Германа. Когда же фурункулы прочно утвердились на телах других пяти обитателей палатки, страшная тайна раскрылась. Оросительная система пришла в упадок, а её изобретатель подвергся очередному всеобщему осуждению. Германа спасла жара. Когда столбик термометра ни днём, ни ночью не стал опускаться ниже 30 градусов, насекомые-кровососы пропали. Пологи были разобраны и спрятаны, палатка превратилась в брезентовый навес, а ночной сон, наконец, вернулся к обитателям городка.
Правосудие по-афгански
Постепенно Герман стал ощущать сопричастность с этим новым миром. Однажды ему в голову пришла парадоксальная мысль: счастье — это совсем не то, чему учили его в школе. Это какое-то неуловимое состояние духа, которое либо есть, либо его нет. Герман ощущал себя вполне счастливым. Конечно, это чувство было наполнено предвкушением возвращения домой. Оно было неразрывно связано с той страной, которая послала его сюда. Он был горд её величием, он чувствовал себя спокойным и уверенным, ни разу не задумываясь о смерти. Пустые ночные страхи — так они у всех бывают, но Герман знал, что, вернувшись, он будет опять счастлив, может, не так сильно, как сейчас, но вполне определённо. Одновременно он всё чаще и чаще стал отмечать, что большинство афганцев, с которыми ему приходилось встречаться, тоже выглядят вполне довольными своей жизнью. Их не очень-то беспокоили бытовые мелочи и ужасающая бедность. Они могли часами сидеть на корточках и тихо радоваться, щурясь на солнце. Афганцы были отходчивы и доброжелательны. Они напоминали детей, не желавших ничего знать о взрослой жизни. Герман не мог представить, чем же их можно было разбудить, да и надо ли вообще было тормошить этих человечков в их волшебной стране Лимонии. Пусть бы себе дозревали. Конечно, осерчав, любой из них, не колеблясь, снёс бы ему голову. А дети? Дети ведь тоже эгоистичны и бессердечны. Они ведь тоже бьют обидчика наотмашь и взаправду. Только сил не хватает, чтобы голову снести. Временами, отгоняя ненужные в условиях войны мысли, Герман боялся признаться себе, что их лозунг жизни — «парванист» (наплевать) — весьма даже ему импонирует. Но каждый день молодой человек возвращался к реальной жизни, собирал развединформацию, летал на вертолётах, в которых его уже не тошнило, стрелял из небесной выси по милым его сердцу афганцам, которые так уморительно целились в него. Он, впрочем, как и большинство, перестал ходить по городу с автоматом. Брал лишь пистолет, засунув его сзади за пояс новых джинсов, отчего его «Макаров» покрылся с правой стороны ржавчиной, съевшей чёрное воронение.
Герман уже целую неделю ожидал возвращения Гульмамада, которого они с Крестовым командировали в Тура-Буру. Агент вернулся внезапно. Поздно вечером Германа вызвал дневальный, сообщив, что его в «гостевой» ожидает человек. Позвав своего командира, офицер прошёл в палатку. Агент «Морчак», вопреки представлениям Германа об афганцах, выглядел глубоко несчастным. За первые полчаса общения без переводчика удалось узнать, что он так и не смог попасть на базу мятежников. По пути его перехватила какая-то группа и вынудила участвовать в нападениях на посты и мелкие подразделения правительственных войск. Гульмамад клялся, что никого не убивал, так как всегда стрелял мимо. Он уже был готов продолжить путь к Тура-Буре, но помешал его односельчанин, который через брата агента узнал о его связи с русскими. Было очевидно, что дальнейшая беседа без переводчика малопродуктивна. Герман рванул в Самархель. Акбар, уязвлённый пустотой обещаний представить его к награде, от работы отказался. Выручил Фархад, которого по старой памяти милостиво предоставил партийный советник Волин. Работа возобновилась. Положение Гульмамада казалось безвыходным. Не могло быть и речи о выполнении задания. Его земляк от угроз разоблачения перешёл к шантажу. За своё молчание он требовал материальную компенсацию. У агента уже заканчивались деньги, постепенно переходя в руки вымогателя.