Страна Печалия
Шрифт:
«Вы их хоть на цепь к себе пристегните и караульных приставьте, а все одно не углядите!» — кричали им со смехом напоследок.
Правда, для самого Степана похождения его закончились печально, когда он, однажды убегая из дома одной замужней молодушки, перескочил через плетень и попал ногами меж непонятно откуда взявшихся бревен. Поломал он тогда резвые свои ножки, и даже приглашенный за большие деньги городской лекарь, ничем горю его помочь не сумел, и остался Степан до конца своей горемычной жизни полным калекой.
С тех пор он не только соколком, но и по-человечьи ходить не мог, а лишь сидел теплыми днями на крылечке своих родителей. А через год узнали, что умер он странной
Так ли, иначе ли, но парня нужно было схоронить, а дело это оказалось трудным и щепетильным благодаря длинным языкам слободчан, не поверивших в его смерть от падения. И эта вот бабская въедливость, всезнайство чуть не сослужили парню уже после смерти недобрую славу. По извечному стремлению к правдоискательству стали слободские бабы догадки строить: мог или не мог Степушка умереть собственной смертушкой. Родители на своем стоят: так все и было, мол, иного ничего сказать не можем. А бабам соседским подавай хоть какое, но доказание того, как все произошло-вышло. Даже гадалку сыскали, узнать через нее хотели, как дело обстояло.
Дошло все до местного батюшки — отца Спиридона. Тот призвал Степкиных родителей на строгую беседу и вынес свое твердое решение в праведной смерти паренька неженатого Степана Соколкова. Разрешил отпеть в монастырском храме и земле тело предать по дедовским православным обрядам.
Только опять закавыка вышла: где хоронить его, на каком погосте, поскольку до того все слободчане перед смертью своей пристраивались кто в богадельню, кто в монастырь, а тут такое дело, что и места нет для Степушки ни на одном из городских погостов. Решили по такому случаю общий сход собрать, определиться насчет непростого вопроса о вечном упокоении жильцов, своего храма не имеющих. Судили-рядили и вынесли общее решение предать Степана земле вблизи жилищ своих на крутом пригорке над речкой, прозванной в народе не иначе, как Монастыркой. Местечко приметное, весенним половодьем не тронутое, по всем статьям для этого скорбного дела подходит. Только вот монастырское начальство уперлось, мол, нет у жильцов слободских такого права — хоронить любого и каждого на земле, для тех целей не предназначенной. И на самом монастырском погосте, внутри ограды, где иноки схоронены, тоже нельзя, поскольку ни по чину, ни по званию Степан к ним ни с какого бока не подходит.
Мужики, да и бабы вместе с ними едва на приступ монастырских ворот не кинулись, до того им этот ответ обидным показался. Выходит, как на работы идти к братии в помощь, то, получается, будьте добры, пожалуйте. А как клок земли, никаким строением не занятый, для бедного парня вырешить, то гуляй Вася, знать такого не знаем и ведать не хотим.
Дошло то дело до владыки. Он сам вникать, разбираться не стал, а отправил заместо себя Ивана Струну, чтоб решение принял и ему об том доложил. А Струна, он, что твоя струна и есть — в какой бок потянут, на тот лад и поет. Поговорил с игуменом Павлинием, головкой согласно покивал, но никакого своего решения ему не высказал. Завернул в слободку, мужиков послушал и даже бабенкам, ему разные резоны высказавшими, ласково улыбнулся, а потом в дом к Степкиным родителям взошел и долгонько там оставался. О чем они там беседу вели, какие разговоры говорили, то доподлинно никому не известно. Но общий язык меж собой, как потом выяснилось, нашли и разрешение от Ивана Васильевича на рытье могилки на том приметном бугорке каким-то непонятным образом выхлопотали в укор монастырскому начальству. А те тоже перечить не стали, коль сам дьяк архиепископский соизволил свое личное согласие дать. Провожали Струну не хуже самого владыки и едва ли осанну вслед ему не пели. А в сторону монастырских стен долго еще бабы языки, а мужики кукиши показывали. Мол, наша взяла, и вы нам больше не указ, правда, она всегда кривду переборет.
Но и на этом дело со Степановыми проводами в дальнюю путь-дорогу чинно и мирно не разрешилось. Вот ведь каков человек при жизни был, занозой мог любому в бок или иное место встрясть, таковым и после кончины своей остался. Не та беда, так эта случится. И все, казалось бы, на ровном месте, где иной сто раз пройдет с легкой ногой и ни за что не зацепится. А иной вроде как не нарочно, обязательно за что-нибудь да зацепится и не себе, не людям проходу не даст, всех, кто рядом с ним, в остолбенение приведет.
А вышло вот что. Степкины родители по случаю похорон любимого сынка продали как есть одежонку его вместе с хромовыми, почти не одеванными сапогами, а на вырученные деньги заказали местному умельцу Якову, прозванному за свое пристрастие к деревянным поделкам Плотниковым, изготовить крест на могилу Степанову, как то у православных людей принято. Да не такой, как у всех прочих, а чтоб каждый, кто мимо пойдет, крестное знамение на себя наложил, голову склонивши и, скорбную молитву сотворил, пожелал сынку ихнему упокоения, и всех грехов полное прощение.
Яков тот жил бобылем и отличался редкими чудачествами, удивляя слободчан разными своими поделками, от которых вроде как и толку мало, но каждый их увидевший обязательно башку кверху задерет, языком прищелкнет и улыбнется широко, дескать, вот дает мужик, не жалко ему ни сил, ни времени на безделицы свои. А были то разные фигурки Якова рукоделие: то смерть с косой, на шесте закрепленная и по ветру орудием своим устрашающе помахивающая. Или солдат с сабелькой в руке, с усищами до пояса на крышу вознесенный и оттуда всем мимо проходящим честь отдающий. Или петух крыльями бьет, словно взлететь желает, да силенок мало.
Народец местный давно попривык к Яшкиным вывертам, уже и внимания на изделия его новые никто не обращал, но меж собой пальцем у виска крутили, мол, таким бы рукам да добрую голову, цены бы ему не было. А так, потеха одна и никакого прибытку в дом. Но Якову до их потешек дела не было, уж так он скроен был чудно. Денег за погляд не требовал, а ладил то, что на ум пришло. Потому и жил один-одинешенек на воде и ситном хлебушке, о больших заработках не помышляя. Перебивался тем, что соседи — такие же бедолаги — ему закажут: кто стол изладить обеденный, кто лавку починить, коль у самого хозяина руки не с того конца пришиты или там дверь навесить, лестницу на чердак укрепить. Да мало ли по хозяйству забот накопится, коль не следить за ним, как то у добрых людей водится.
А хозяйство вести, то не подолом у печи трясти, надо сноровку на то иметь особую, чего у слободчан сроду не водилось, и взяться было неоткуда. Это как в нетопленной избе, сыростью тепло не нагонишь, сколько ни тужься.
За работу Яшкину опять же платить им нечем было, но зато на все свадьбы и крестины непременно звали его, у двери садили, куски не то чтоб лучшие, но и других не хуже подавали и питья наливали, сколько влить в себя сможет. О корысти какой и речи не шло. А что ему, бобылю, оставалось, как не пить горькую, коль подают? Сегодня дают, а завтра и отказать могут, гуляй, коль душа принимает…