Страна Семи Трав(изд.1976)
Шрифт:
Охотнику стало досадно, что такой хороший, жирный олень ускользнул от него. Он попытался обойти зверей, но, взобравшись повыше, увидел в ущелье множество других медведей, которые спали на солнце, играли с детенышами, расхаживали подле своих чумов. (У них были чумы, а между чумами дымили костры.) Смельчак понял, что попал к горным духам, и без памяти кинулся назад. Добравшись до стойбища и рассказав своим домашним о страшной встрече, он упал и тут же умер.
— Конечно, жирные олени — очень важная деталь,— заметил Савчук, когда мы остались одни у костра.— Где мясо, там и рай. Именно таким
— Медведи, живущие в чумах?
— Не медведи, а «каменные люди», которые носят медвежьи шкуры мехом наружу. Вымысел в сказках всегда переплетается с действительностью.
Впрочем, по другой версии, обитатели гор Бырранга выглядели иначе.
— Серый летом, белый зимой, похож на человека,— обстоятельно описывали горного духа.— Подберется сзади, закричит, захохочет, будто снежный смерч пронесся. Одна нога у него, а бегает очень хорошо. Головы нет, рот па животе. Родит их Бырранга, как плохую траву.
Встреча с горным духом сулит неудачу в охоте. Если встретил его, лучше возвращайся домой,— в этот день не убьешь ничего. Однако рассказчики с поспешностью оговаривались, что так было очень давно.
Сами жители гор назывались по-разному: то «каменными людьми», то просто духами. А однажды древний старик, дед Мантуганы, назвал их «потерянными» или «исчезнувшими людьми». В ответ на это Савчук только развел руками.
Сведения о Птице Маук (именовавшейся также Птицей Ньогу) были еще менее определенными. Почему-то с нею связывали гром и молнию, которые являлись атрибутами ее могущества.
Я напомнил Савчуку, что еще Миддендорф видел на высоком берегу Таймырского озера камень, похожий на птицу. Приблизившись, путешественник убедился, что часть камня подтесана, а то, что должно изображать клюв, сохраняет следы жира и крови. Значит, это был идол, которому приносились жертвы?..
Большинство нганасанов не верило в «каменных людей». Молодые внуки Бульчу даже сочиняли на этот счет смешную песенку, которую, правда, остерегались петь при старом охотнике.
Однако был предел в горах Бырранга, точнее, в предгорьях, дальше которого нганасаны не заходили никогда. Существовала как бы невидимая черта, проведенная между черными скалами. Переступать через нее было не принято.
— Не боимся, нет! Просто так,— уклончиво говорили нганасаны.— Деды наши, отцы не заходили дальше. И мы не заходим. Сами не знаем почему…
Некоторые смущенно смеялись при этом, пожимали плечами, переглядывались с недоумевающими улыбками: и впрямь, почему это не заходим глубже в горы Бырранга?
О необъяснимом запрете свидетельствовала и карта летних откочевок нганасанов, составленная известным советским этнографом, исследователем Таймыра А. Поповым. На карте бросалось в глаза то, что в своем ежегодном продвижении на север нганасаны как бы обтекают плато Бырранга. Что-то определенно задерживало их здесь. Приливная волна, ударившись о предгорья, раздваивалась: при этом она поднималась гораздо дальше к северу на соседнем — Северо-восточном плато.
Все-таки это было необъяснимо. Люди, которые
2
Но среди отрывочных, часто противоречивых сказочных сведений — путаных следов— был один безукоризненно четкий след, который уводил за собой прямехонько в горы Бырранга. Как ни странно, этот след нашел я.
Неизменно сопровождая Савчука во время его этнографических розысков, я как бы исподволь «приучался к делу».
Почти с самого Новотундринска Савчук ломал голову над одним загадочным орнаментом— накладным разноцветным узором, которым нганасаны обшивают одежду.
Узор был довольно примитивный: три красных кружочка, три черных линии, снова три кружочка, интервал, и все повторялось в том же порядке.
У обстоятельных нганасанов каждая аппликация носит свое особое название, объясняющее ее смысл: «зубы», «прыгающий заяц», «цветы тундры». Нам показали даже какой-то диковинный узор: «спит растянувшись», действительно напоминавший лежащего навзничь человека.
Но узор, заинтересовавший нас, был совсем другого характера.
Мой спутник ничего не мог понять. Слишком уж прост был этот узор. Он не напоминал ни растения, ни людей, ни животных. Воображению этнографа не за что было зацепиться.
А между тем значение узора указывалось совершенно точно. «Потерянные люди» — вот как назывался узор! Иначе говоря, он имел прямое касательство к цели нашей экспедиции.
Но почему «люди»? Почему «потерянные»?..
Думаю, что этнограф, при всей своей эрудиции, так и не разгадал бы странного узора, если бы на помощь ему не пришел представитель совсем другой профессии, а именно гидролог.
Впоследствии Лиза говорила, что моя интуиция была обострена, потому что я думал все время о Петре Ариановиче. Это, конечно, так. Но нельзя забывать, что я много ходил на кораблях и был обязан знать морские сигналы, о которых Савчук не имел ни малейшего представления.
Меня удивляло, что этот узор, в отличие от других, был прерывистым. Сочетание — три кружка, три линии, три кружка — обязательно отделялось интервалом от другого такого же сочетания. Почему?
Не были ли кружки и линии зашифрованной фразой? В этом случае весь узор представлял собой повторение коротенькой фразы, состоявшей из трех слов, причем первое и последнее слова были одинаковыми.
И вдруг я понял! Красный кружок был не чем иным, как большой точкой, черная линия — тире. Азбука Морзе! Три точки, три тире, три точки! По международному радиокоду это означало SOS — начальные буквы трех английских слов: «Спасите наши души» — условный сигнал бедствия!
В сказку, в фольклор опять вторглось нечто совершенно реальное — весть из двадцатого века. Шамкающее бормотание стариков, рассказывавших нам о всякой чертовщине, о медведях-оборотнях, о Стране Семи Трав, о легендарных оленях, вдруг заглушил отчетливый, внятный голос. Он, несомненно, принадлежал нашему современнику, который знал азбуку Морзе. И этот современник звал на помощь!.