Страна золота - века, культуры, государства
Шрифт:
Конечно, не стоило бы целиком принимать этот рассказ на веру: время подчас резко укрупняет в глазах людей реальности прошлого — и чем дальше от этого прошлого, тем в большей степени. Но что владение большим числом лошадей было привилегией и одним из признаком могущества — это факт неопровержимый. И можно только гадать, сколько золота и рабов выкачали из Западного Судана и граничащих с ним на юге областей предприимчивые североафриканские «негоцианты» за обеспечение суданских правителей этим необходимым атрибутом их вельможного величия.
Впрочем, не одного только такого величия. У некоторых западносуданских народов существовали, так сказать, ритуальные лошади, предназначавшиеся в качестве верховых животных для духов-покровителей. Реально же на таких лошадях никто и никогда не ездил. Правда, как раз у сонинке, создателей
Насколько велика была пропасть между простым народом и правителем, хорошо видно и из описания царского погребения в Гане, принадлежащего все тому же ал-Бекри. Вот оно: «Когда умирает их царь, они воздвигают для умершего большой купол из дерева платана и ставят на место будущей могилы царя. Потом приносят покойного на троне с небольшим числом ковров и циновок и вносят его в то купольное строение; вместе с царем кладут его украшения, его оружие и его посуду, из которой он ел и пил (а в посуду помещают еду и питье). И вместе с царем вносят тела людей из числа тех, кто ему прислуживал при еде и питье. За ними закрывают двери строения, а на купол укладывают циновки и товары. Затем собираются люди и насыпают поверх купола землю, пока не станет он похож на большой холм; и потом окапывают этот холм кругом рвом, так что к тому холму можно подойти только в одном месте. Для своих покойников эти люди режут жертвенных животных и наливают для умерших вино».
У сонинке и родственных им народов подобный обычай погребения правителей сохранялся много веков. В конце XV в. португальцы застали такие же погребальные обычаи в прибрежных областях современной Гамбии. В конце прошлого и в начале нынешнего веков французские этнографы описали обычаи, которые почти не изменились, а их коллеги-археологи вскрыли такие же погребения как раз в местностях, прилегающих к среднему течению Нигера. И если ал-Бекри просто рассказал о царском погребении, хотя и приведя такие красноречивые подробности, как убиение царских прислужников, которые должны были последовать за господином в загробный мир, то более поздний историк прямо говорит: хоронят только богатых и знатных, а трупы бедняков просто выбрасывают, так же как туши домашних животных.
Впрочем, такое разграничение погребальных обрядов по социальному и имущественному положению покойного не раз встречалось у самых разных народов. Больше чем за двести лет до ал-Бекри арабский путешественник Ахмед ибн Фадлан, который ехал через Среднюю Азию в составе посольства багдадского халифа ал-Муктадира к «царю славян», рассказывал почти слово в слово то же самое о погребальном обряде у кочевников-огузов, предков современных туркмен. И дело здесь вовсе не р простом совпадении, а в том, что подобное разграничение соответствовало в разное время и в разных частях земного шара одной и той же стадии социально-экономического развития: началу перехода от доклассового общества к классовому.
Люди, писавшие отчеты, легшие в основу рассказа ал-Бекри о Западной Африке, были наблюдательны и практичны. Они хорошо понимали: основа могущества правителей Ганы — их богатства. А богатства эти во многом зависели от добычи золота и от получения царем своей доли в этой добыче. Распределение же добываемого (а точнее — получаемого от соседей) золота со всей ясностью показывало, с одной стороны, важность той роли, какая принадлежала ганским правителям в самой организации получения и транспортировки драгоценного металла, а с другой — вело к дальнейшему возвышению кайямаги и его окружения над простыми соплеменниками.
«Когда на любой из россыпей страны этого царя находят золотой самородок, — говорит ал-Бекри, — царь его забирает; людям же он оставляет из золота лишь мелкую пыль. Если бы не это, количество золота во владении людей возросло бы настолько, что золото обесценилось бы. Самородки бывают от унции до ритля [6] весом; и говорят, будто у царя есть самородок, подобный огромному камню».
Вот этот «самородок, подобный огромному камню», стал для арабских авторов как бы символом царского сана в Гане и сменившем ее Мали. Через сто лет после ал-Бекри этот «камень» как самую первую достопримечательность Ганы описывал ал-Идриси: «Во дворце у царя есть золотой кирпич из одного цельного куска
6
Унция, 1/12 ритля, составляла в то время в Египте примерно 37,5 г; ритль (или ратль) в Северной Африке и Египте XI—XII вв. равнялся 437,5 г.
7
Букв. «Дальний Запад» — так в арабской географической литературе обозначается территория Марокко.
Трудно, конечно, сейчас сказать, какой величины был на самом деле этот легендарный самородок. Ведь ритль, как всякая средневековая единица, сильно варьировал в зависимости от места, времени и даже вида товара. В том же Египте наряду с только что упомянутым ритлем в 437,5 г существовали и другие, больших размеров (от 500 до 1032 г), а в Сирии и Палестине величина его колебалась от 1,5 до почти 3 кг. Но если уж самородок использовался как коновязь, то приходится считать, что ал-Идриси говорит именно о таких, «больших», единицах: при удельном весе золота 19,3 только «камень» весом около 85 кг будет иметь сколько-нибудь заметные размеры. Как бы то ни было, царская монополия на самородное золото имела очень ясный социальный смысл: вместе с другими чертами ритуала она говорила о появлении в Гане правящего слоя, имевшего немалые привилегии — и имущественные, и социальные — по сравнению с остальным населением.
И ал-Бекри и ал-Идриси обратили внимание на еще одну отрасль хозяйства тогдашней Ганы и прилегавших к ней стран, в частности Текрура. Этой отраслью была торговля невольниками. По своей древности она, видимо, намного превосходила золотую и соляную. Трудно сказать, с какой целью охотились на «эфиопов-троглодитов» гараманты, о которых рассказывал Геродот; но в том, что черные рабы поступали и в Карфаген, и в Римскую Африку, сомневаться не приходится. И со временем эта торговля отнюдь не утратила своего значения. Занимались ею обычно те же купцы, что осуществляли обмен соли на золото, а объектом их «деятельности» неизменно были негроидные жители областей, граничивших с саванной на юге.
Вот как раз о таких купцах, совмещавших коммерческие операции с охотой за рабами и избравших в качестве охотничьих угодий пограничные области нынешних Сенегала и Мали, рассказывает «Книга путей и государств» ал-Бекри: «на Ниле [8] лежит город Ярсана, который населяют мусульмане; а те, кто живут вокруг нее, — многобожники... Из Ярсаны вывозят черных невольников люди неарабского происхождения, известные под названием нунгамарата, это торговцы золотым песком в той стране».
8
Здесь под Нилом имеется в виду верхнее течение Сенегала — река Бакой — в районе нынешнего малийского городка Кита.
Не раз говорит о работорговле и ал-Идриси. Вот как выглядит в его описании положение в верхнем течении Сенегала: «К югу от Барисы (это тот же самый город, что и Ярсана ал-Бекри. — Л.К.) расположена земля Ламлам, до нее около десяти дней пути. Жители Барисы, Силлы, Текрура и Ганы совершают набеги на страну Ламлам, берут в полон ее жителей, пригоняют их в свою землю и продают приезжающим к ним купцам. Купцы же уводят тех в другие страны».
Дальше следует рассказ о землях в междуречье Нигера и истоков Сенегала: «по берегам ручья, из которого пьют воду, от его истока до впадения в Нил, живут многочисленные народы нагих черных... Жители соседних с ними стран с помощью разных хитростей постоянно захватывают их в полон, угоняют в свои страны и, связанных друг с другом, продают купцам. Большое их число ежегодно угоняют в ал-Магриб ал-Акса».