Шрифт:
С небес на землю
«Снова все испорчено. Ведь как должно бы быть: сначала у тебя появляется тайна, а потом ты преподносишь всем сюрприз. Но если живешь в семье, ничего не получается – ни тайны, ни сюрприза. Все всё знают с самого начала, так что никогда ничего веселого не получится».
Туве Янссон, «Повесть о последнем в мире драконе»
–
Он мялся на пороге, не решаясь войти.
– А… вас не предупреждали обо мне?
Ответом на этот вопрос явилось возмущенное фырканье – должно быть, не предупреждали!..
Он ждал, скулы у него покраснели, и от неловкости вдруг стало очень жарко, а она не торопилась. Сложила бумаги, выровняла по краям и без того идеальную стопку, сцепила руки в замок – кисти крупные, ногти короткие без лака, – погрузила подбородок в волны шейного платка, завязанного почти по-пионерски, и уставилась на него поверх очков.
Он ждал в дверях – терпеливо.
– И что вам нужно?
Он улыбнулся, чувствуя собственное собачье заискивание. Он то и дело заискивал, особенно в последнее время.
– Моя фамилия…
– Дверь.
– Простите?..
– Закройте дверь.
Он помолчал секунду.
Как плохо все начинается!.. Как отвратительно все начинается. Хуже не придумаешь. Ему просто необходимо стать здесь… своим, и ничего не получается!..
Впрочем, у него вообще ничего не получается. Особенно в последнее время.
– Я могу зайти потом…
– Не нужно потом! – рыкнула хозяйка кабинета. – Вы уже зашли сейчас! Закройте дверь. Пройдите. Сядьте.
Вот на кого она похожа – на ефрейторшу из черно-белого фильма про войну! Ему всегда нравилось придумывать сравнения.
Он проделал все, как было велено: закрыл, прошел, сел, и очень неудачно! Оказалось, что кресло глубокое, вязкое, низкое, и теперь взгляд его упирался как раз в узел ее пионерского галстука. Чтоб добраться до лица, приходилось смотреть вверх.
– Вы кто? Автор? Если так, то вам на второй этаж, я авторов не принимаю.
Он вдруг развеселился – настолько, насколько позволяло его теперешнее положение.
– Почему… автор?
– У вас недокормленный вид, как у всех писателей. Или вы с бумагами от Канторовича?
– Моя фамилия Шан-Гирей. – Он облизнул губы, которые все время сохли. – И я новый сотрудник издательства.
Конечно, она ничего не услышала, кроме странной фамилии!..
– Ка-ак?!
– Шан-Гирей, – повторил он. – Пишется через черточку, то есть через тире. То есть через дефис. У Лермонтова, если помните, были родственники по линии бабушки как раз Шан-Гиреи…
– Да при чем тут дефис и родственники Лермонтова?! – Она сдернула очки. – Вы кто?!
– Я новый заместитель генерального директора. – Ей-богу, он чувствовал себя виноватым, как будто признавался в
Очки шлепнулись на пол с дребезжащим звуком. Он кинулся их поднимать, но, пока доставал себя из кресла, она уже вынырнула из-под стола, зажав очки в руке, дико на него взглянула и схватилась за телефон.
Ну да, конечно. Следует немедленно все проверить. Какой, к черту, из него заместитель генерального! Того и гляди, милицию придется вызывать, а то и санитаров.
– Настя, соедините меня! Нет, прямо сейчас. – Она послушала немного. – Хорошо, я подожду. А вы сядьте, сядьте!..
Решив, что в кресло ни за что не вернется, он огляделся, обнаружил три стула, стоящих вдоль стены, сел на средний, справа пристроил сумку, а слева куртку. Потом решил, что таким образом занимает слишком много места, и пристроил куртку на сумку. Потом еще немного подумал и взвалил весь ком себе на колени.
Хозяйка кабинета следила за его возней, не отнимая трубки от уха, – очень неодобрительно, немного даже с подозрением.
Видимо, на том конце линии что-то произошло, потому что выражение у нее моментально стало притворно-ласковым, нежным, как будто абонент из трубки мог воочию наблюдать «ряд волшебных изменений чудного лица».
– Анна Иосифовна, это я. Простите, что беспокою, но ко мне пришел человек, который утверждает, будто он ваш новый заместитель, а я ничего об этом не зна…
В трубке заворковало, довольно громко.
Слов он не мог разобрать, конечно, но понятно было, что говорят убедительно, даже настойчиво, и чем дальше, тем больше эта настойчивость повергает ефрейторшу в растерянность.
Растерянная ефрейторша – своеобразное зрелище.
– Хорошо, – сказала она так, как по уставу положено говорить «есть!»: ясно, громко, четко. – Поняла. Да. Сделаю все, что смогу.
Задумчиво постучала себя по ладони смолкшей трубкой, выбралась из-за стола, подошла к окну и уставилась на улицу.
Он ждал.
Ефрейторша спохватилась, подтянула узел шейного платка, смахивавшего на пионерский галстук, выдохнула, как будто хлопнув стопку, и повернулась к нему.
– Итак, здравствуйте! – Это было сказано до странности бодряческим тоном и так фальшиво, что ему вновь стало неловко. – Меня зовут Митрофанова Екатерина Петровна, будем знакомы.
Издали протянув руку, она двинулась на него, он вскочил, куртка полетела на пол, сверху плюхнулась сумка, из которой лениво, как будто неохотно, вывалились растрепанная записная книжка, какие-то разномастные карандаши, наушники и журнал с красивой девушкой на обложке.
Вместо того чтобы пожать протянутую руку, он начал бестолково собирать свое барахло и совать его обратно в сумку, а когда выпрямился, пожимать было нечего.
Она стояла словно по команде «вольно» и смотрела на него, похоже, с отвращением.