Страницы моей жизни
Шрифт:
«Сигнал к капитуляции»
Вернемся же к нашим баранам. Во всяком случае, к тому из них, что стоит следующим по порядку вышедших книг и называется «Сигнал к капитуляции». «Барабанный бой, объявляющий о начале капитуляции в осажденном городе», – сказано в «Ларуссе» и, мгновенно, в моем мозгу, – потеря свободы, капитуляция души и сердца перед новым чувством, более сильным, чем воля. В этом романе, имевшем большой успех, особенно после выхода на экраны быстро снятого хорошего фильма Алена Кавалье, героиня по имени Люсиль поддается желанию, своему собственному желанию и уступает любви – если это не слишком сумбурно сказано, – а затем предпочитает этой любви роскошь, свободу и легкость определенной жизни. Но критики стали строже, хотя не так придирчивы, как прежде были «Дядюшка Кантер», «Дядюшка Камп», «Дядюшка Руссо», «Дядюшка Анрио», и они спрашивали: «„Сигнал к капитуляции“ – это история печальной любви или, напротив, нечто вроде кредо писательницы Саган?»
«Даже когда она цитирует некоторые фразы Фолкнера, будто прячась за ними, не звучат ли они как признание?» Я тут понял, что только беспечности мы обязаны лучшим, что в нас есть… Нет в жизни большей радости, чем знать, что свободно дышишь и живешь в тот краткий срок, что отпущен нам на земле… «Сигнал к капитуляции»– это не просто рассказ о молодой, слегка вероломной женщине, которая, следуя своей природной склонности, покидает любимого человека, чтобы нравиться всем, отказывается от жизни вдвоем ради жизни в обществе. Ее выбор продиктован трезвым, циничным отношением к самой себе, человеку, осознающему и принимающему свое одиночество, то самое одиночество, от которого страдают в зрелом возрасте, но сознательно выбирают в тридцать лет. Эта книга – не только роман, это свидетельство, и возникает вопрос, не отражает ли оно точку зрения самого автора. Нам следует вспомнить нежную любовь Люсиль, ранимость Поля в романе «Любите ли вы Брамса?», чтобы и на сей раз почувствовать определенное доверие и симпатию к героине «Сигнала к капитуляции». Фильм также удался, ведь Катрин Денев и Мишель Пикколи великолепно подошли на главные роли. Я работала над сценарием в Сен-Тропе в июне и, как обычно, сняла однокомнатный номер в отеле «Ла Понш», который делила с Жаком Шазо. Мы спали на двух больших кроватях, и было условлено, что каждый может приводить на свою кровать очередное увлечение, но занимать номер можно было только до ужина. После десяти вечера мы становились двумя примерными постояльцами и, как самые целомудренные брат и сестра, отправлялись в свой номер спать. Разумеется, случалось, что мы возвращались в отель ночью, в одно и то же время, и, слушая рассказы Шазо о проведенном им вечере, я корчилась от смеха, притулившись к краешку ванны. Мне до безумия не хотелось раздеваться и напяливать на себя ночную рубашку из бумазеи, купленную на всякий случай в одной из немногочисленных галантерейных лавок Сен-Тропе. Послеобеденное время, напротив, распределялось по желанию. Я говорила Шазо: «Если ты не вернешься до пяти часов, то я до этого времени буду работать с Аленом». Но по воле богов и велению инстинкта нередко в разгар работы к нам являлся Шазо в сопровождении своей последней пассии. Он смотрел, как мы поспешно сгребаем наши бумаги и карандаши и отправляемся работать на террасу, открытую всем ветрам, – при этом я ворчу, а Шазо теряет терпение, я подбираю издевательские фразы в его адрес, а он готовит на них ответы. В конце концов мы с Аленом (он – оторопев, но проявив понимание, я – извиняясь и выражая признательность за его доброту) уходим.
И действительно, когда перечитываешь «Сигнал к капитуляции», то обнаруживаешь в романе некий вызов, апологию одиночества, преходящего мгновения, чувственности, которая могла показаться вызывающей. Интересно, могла ли я поступить, как Люсиль? Нет, я в этом не уверена. Я бы попросила денег у Шарля, но потом осталась бы с ним. (Я не люблю такого рода долги.) И главное, бросила бы Антуана значительно раньше, поскольку не могла бы рассказать ему, что делала целый день, не попав впросак. Потому что суть любви – в стремлении соучаствовать во всем, что происходит с близким тебе человеком, в желании посвятить ему свою жизнь и, если надо, изменить ее. Меня захлестнула бы волна смутных, сдавливающих горло переживаний, но той силы, той веры в себя, которые отличают Люсиль, во мне бы не нашлось, хотя сомнения моей героини мне иногда понятны. Когда я писала эту книгу, мне было тридцать лет; но, кроме этого, – ничего общего с женщиной того же, бальзаковского, возраста. Итак, роман «Сигнал к капитуляции» показался мне более многоплановым, зрелым, более глубоким и увлекательным, чем предыдущие книги.
С 1965 по 1968 г. я, по-видимому, ничего не написала. Полагаю, что это был бурный период, как в моей личной, так и в писательской жизни. К моему глубокому сожалению, Жюльяр скончался в тот день, когда родился мой сын. Впоследствии мне пришлось плыть по течению в компании издателя по имени Нильсен; он возглавлял издательство «Пресс де ла Сите» и к литературе был совершенно равнодушен. Мы поссорились из-за этого, и я решила объявить забастовку, не участвовать в рекламной кампании вокруг моей следующей книги, не давать интервью, забыв при этом, что, если издатель зарабатывает тридцать франков на каждом экземпляре книги, я сама зарабатываю двадцать. Итак, я уехала в деревню, а тираж моей книги составил лишь четвертую часть от обычных моих тиражей. Что явилось для меня прекрасной демонстрацией могущества прессы, если я его недооценивала.
В дальнейшем я не смогу упоминать критиков, следивших за моими первыми шагами в литературе: Руссо, Анрио, Кампа, Кантера не стало, а те, кто пришел им на смену, были больше склонны к самолюбованию, нежели к чему-то другому, они предпочитали подробно рассказывать о своем восприятии книги, а не о ее сюжете. Перемены часто оборачивались потерей для меня. Мне казалось, что мои просвещенные и мудрые «старые дядюшки» посредством своего буржуазного здравомыслия и учености дали мне больше, чем категоричные молодые критики моего поколения. Хотя, по сути, их оценки в какой-то мере совпадали: «Очаровательно, но могла бы писать и лучше. Добротные персонажи, но стиль халтурный» и т. д, – и, по правде говоря, нередко были справедливы.
Откуда вдруг взялось определение «мудрые и просвещенные старые дядюшки», о которых я говорю? Один из моих двоюродных дедушек жил в деревне, у него был кабан, которого он приручил и хотел научить танцевальному па «кейк-уок». Этот дедушка всю свою жизнь провел в Коссе, волочась за женщинами трех поколений. Что, разумеется, не свидетельствует о склонности к размышлению. Что же касается моих родных дядюшек, то они отдали дань благоразумию лишь после сорока лет, когда семья уже не ожидала этого от них…
У моего отца не было брата, но были две сестры, одаренные и чувствительные натуры, которых мне не довелось застать в живых. Одна из них покончила с собой. Другая умерла слишком молодой. Мой отец, воспитанный исключительно женщинами, терпеть не мог мужчин, тем более своих зятьев, этих воров. Когда мои мужья или муж моей сестры приходили к нему обедать – отдельно, разумеется, – он бросал на них презрительные и унылые взгляды, говорил с подчеркнутым и явно наигранным высокомерием, а если был в плохом настроении – со столь откровенным раздражением, какого никто не мог ожидать. Он смотрел на них, как на пятна на скатерти, как на внезапно явившихся слуг, которых моя мать должна была заметить и прогнать от его стола. Но поскольку она этого не делала, он бросал на нее злые и гневные взгляды, которые поначалу она пыталась разгадать, а затем совсем перестала ими интересоваться. Нужно сказать, что и его отец, мой дед по отцовской линии, которого я никогда не видела, был таким же раздражительным, как его сын. В течение тридцати лет, например, он сидел в своем любимом кресле, которое было ничем не лучше других, и, чтобы в его отсутствие это кресло никто не посмел осквернить, решил подвешивать его к потолку при помощи особой системы блоков, замка и ключа, с которыми никогда не расставался. Уходя на завод – рано утром и сразу пополудни, – он поднимал свое кресло к потолку и там закреплял его. А по возвращении опускал и наслаждался им от души. Моя бедная бабушка принимала своих близких друзей и просто знакомых под этим «дамокловым креслом» и давала самые сумбурные объяснения. Десять лет спустя она произносила лишь одно: «Это Нестор… когда он… возвращается…», как будто речь шла о чем-то вполне естественном. Короче, подобная наследственность вряд ли научила бы меня понимать, что такое настоящая жизнь и настоящая мудрость. Но пора кончать с семейными преданиями, пока, увлекшись, я не открыла читателю ужасных тайн семейств Лобар и Куарез, моих предков по прямой линии.
«Ангел-хранитель»
Должно быть, я не очень осознавала обличительную подоплеку романа «Сигнал к капитуляции», восхвалявшего легкие отношения и лень, ибо мне самой понадобилось три года, чтобы после выхода книги восстановить силы, три года, в течение которых я, видимо, резвилась, попусту, как обычно говорят, теряя время. Роман «Сигнал к капитуляции» вышел в 1965 году. А продолжение – в хронологическом порядке – в 1968-м. Это был «Ангел-хранитель», роман, который я предоставила его судьбе, подобно тому, как пустили колыбель Моисея по течению Нила. Итак, «Ангел-хранитель» появился почти незаметно, без поддержки прессы и службы прессы (церемония, которая заключается в следующем: автор пишет дружеское посвящение на ста-двухстах экземплярах своего произведения, и их посылают непосредственно критикам, важным персонам и т. д.). «Ангела-хранителя» я вновь открыла для себя в последние дни. Эту книгу до сих пор все еще покупают люди, не знавшие прежде о ее существовании, путешественники, обнаруживающие ее в вокзальных киосках, подростки – у Жибера, в карманном издании, или в магазине «Книги», где продается великолепный сборник, совсем недавно выпущенный моим бывшим мужем Ги Шёллером. Зато люди кино – от Симоны Синьоре до Элизабет Тейлор, от Клода Шаброля до Джозефа Лузи и т. д. – мечтали о фильме по этому роману. Увы, мой тогдашний агент сразу продал права на экранизацию кинокомпании «Фокс» на таких абсурдных условиях, что для отзыва их пришлось – или пришлось бы – заплатить упомянутой «Фокс» в три раза больше, хотя за тридцать лет эта кинокомпания так ничего и не сделала для осуществления проекта.
Короче говоря, это история хрупкой женщины, оберегающей свою свободу, но нуждающейся в поддержке мужчины, она работает в Голливуде, пишет сценарии к пышным кинопостановкам, над которыми сама и смеется. Однажды вечером в сопровождении поклонника по имени Поль она возвращается домой на машине и совершает наезд на красивого молодого человека, который теряет сознание. Она привозит его к себе домой, где он, несмотря на протесты Поля, и поселяется безо всяких задних мыслей. Чтобы развлечь жильца, хозяйка рассказывает ему о своей жизни и поначалу не замечает связи между своими рассказами и последующим исчезновением людей, причинивших ей боль. Когда она поймет, будет уже поздно выдавать его. И вместе с тем невозможно выгнать, поскольку он делает все это для того, чтобы понравиться ей и отомстить за нее.
Конец романа довольно смехотворен, впрочем, как и вся книга, действие которой происходит в сверкающем и беспощадном сердце Голливуда. Эту книгу я писала в неотапливаемой столовой родного дома, где провела детство, в департаменте Ло, писала, попивая вместе с сестрой Сюзанной ореховую настойку. Я прочитала ей первую главу, и она ей так понравилась, что Сюзанна заставила меня каждый день писать продолжение и каждый вечер читать его ей, поэтому я вынуждена была работать. Книга была написана за один месяц, восхитительный месяц, который мы провели под холодным осенним солнцем, собирая грибы; сестра стряпала изысканные блюда, а я в это время изобретала отвратительные убийства. Это был прекрасный месяц, и читатели книги, судя по всему, пришли от нее в восторг.