Страницы моей жизни
Шрифт:
Ну вот я и замурлыкала от удовольствия, хотя должна была бы возмутиться: маленький детектив, написанный за месяц «спустя рукава», оказался предпочтительнее романов, над которыми я билась месяцами! Но уже давно я не верю ни в заслуги, ни в усилия, по крайней мере, в сфере искусства. Ведь всегда в качестве поразительного примера можно привести Стендаля, за три недели написавшего в одном итальянском городке «Пармскую обитель», – такой пример собьет спесь с кого угодно.
Отдав должное сказанному выше, отметим, что «Ангел-хранитель»– самый увлекательный роман из тех, что можно перечитать. Какой-то автор или оскорбленный критик однажды упрекнул меня в том, что я осмеливаюсь писать развлекательные книги, «что это позор» и т. д. У меня возникло желание противопоставить этому утверждению Диккенса, Олдоса Хаксли, Ивлина Во, Вольтера и других писателей, но, к несчастью, эта идея посетила меня лишь три дня спустя – я всегда была сильна задним умом. Но как вынести жизнь и смириться с перспективой смерти, не прибегая к юмору? Юмор – единственная защита человека от его жестоких богов и бесцельности его пути. Юмор, обращенный на самого себя, позволяет вам увидеть со стороны то человеческое существо, каким вы были вначале и которое вы пытаетесь уберечь и поддержать всю оставшуюся жизнь…
«Немного солнца в холодной воде»
В 1969 году – по возвращении из Индии подобно английским писателям XIX века – я опубликовала роман «Немного солнца в холодной воде»– название, заимствованное, как и многие другие, у Элюара. Я написала эту книгу в Ирландии, самой приятной и самой свободной европейской стране, – я, Боб и мой сын Дени сняли там дом на месяц, как было в предыдущие годы и как будет в следующем. В одном из больших полуразвалившихся и почти пустых домов, любимых ирландцами, мы, не защищенные от дождя и солнца, проводили дни, слушая завывания ветра. Мы сами готовили еду, а вечером в пабе пели хором, как и все остальные посетители, «Жизнь в розовом свете». Из Парижа приезжали озабоченные или опечаленные друзья, а через два дня их охватывало всеобщее беззаботное настроение. Кажется, мы были там очень счастливы. Боб ходил удить рыбу, а я писала «Немного солнца в холодной воде»– название, ничего особенно не означавшее, но прекрасно определяющее – я понимаю это сегодня – атмосферные и душевные волнения, происходившие в то время. По вечерам красные затухающие огоньки торфа вынуждали нас проводить бесконечные часы, уставившись в потолок, с ледяными ногами и пылающим носом. Уж не суровый ли и изменчивый климат подсказал мне фразу, относящуюся к разочарованному в жизни молодому человеку: «Что касается Натали Сильвенер, то она с первого взгляда полюбила его»?
Таким образом, после романа «Здравствуй, грусть» тема смерти вновь, но на сей раз по-иному, зазвучала на страницах моих книг, зазвучала как бы поневоле; это произошло в тот момент, когда одна мелодраматичная и невообразимая фраза (родившаяся из риторических восклицаний, отступлений и попыток представить моих героев и героинь во всем их непостоянстве) уступила место другой – напыщенной и категоричной: «Она с первого взгляда полюбила его». И эта фраза, разумеется, предопределила самоубийство героини. Сказать: «изменила все мои планы» – было бы неточно, потому что я не планирую сюжет и никогда не делала этого. А если и были такие попытки, то они заканчивались неудачей, что вполне естественно. Я вывожу моих героев на сцену в начале моих книг, определяю их взаимоотношения и довольно долго позволяю им разбираться между собой без меня. Я хочу сказать, что их речи или поступки, на которые они толкают друг друга, проясняют качества той или иной, поначалу смутно проявлявшейся личности, и, чтобы характеры устоялись, достаточно подождать. Мне довелось наблюдать, как первоначальные образы многих героев кардинально меняются, хотя в начале характеры практически ничем не были обусловлены. В частности, в романе «Женщина в гриме» жиголо оказывается способным на чувство, непробиваемый продюсер – чрезвычайно уязвим, сварливая женщина – сверхделикатна… Они изменились лишь после того, как судно вышло в море, изменились, к моей величайшей радости: потому что я никогда не злоупотребляла своей властью автора, и, кроме того, подобные превращения мне нравятся. Писать книгу в таком ключе очень приятно и чрезвычайно любопытно, может быть, любопытней, чем читать ее.
«Немного солнца в холодной воде»– это история молодого журналиста, находящегося на грани депрессии из отвращения ко всему, даже к самому себе; в этом состоянии он решает отдохнуть на лоне природы. В деревне герой знакомится с замужней женщиной – Натали Сильвенер, которая влюбляется в него и тут же бросает мужа, отказываясь от обеспеченной жизни. Влюбленные возвращаются в Париж, но очень скоро прежняя жизнь захватывает героя, он сожалеет об утраченной свободе, и она узнает об этом. Потеряв возлюбленного, оставшись без друга, Натали сводит счеты с жизнью, а Жюль слишком поздно понимает, что потерял.
Музыку к фильму должен был написать Мишель Легран. Я ужинала с ним, по-моему, у продюсера; после ужина он сел за фортепьяно и стал наигрывать мелодию. Я взяла карандаш и написала песню «Скажи мне» на музыку, которую он проиграл несколько раз, музыку, печальную до слез. Жак Дерэ снял прекрасный фильм на этот сюжет. Клодин Оже сыграла в нем великолепно, да и бедняжка Марк Порель, хотя был слишком молод для своей роли, сделал все, что мог. А провинция Лимузен – особенно если смотришь фильм в Непале или Ирландии – настоящее чудо. Здесь у меня начинается путаница в датах. Поскольку я не могу утверждать, что эти два путешествия следовали одно за другим именно в таком порядке. В этой книге нет ничего, что вызывало бы у меня сомнения с точки зрения точности, но все же возможно, что ошибки кое-где попадаются. Память – столь же обманчива, сколь воображение, и, пожалуй, более коварна, поскольку прикидывается правдивой.
Если фраза «Она с первого взгляда полюбила его» так меня удивляет, то только потому, что я запомнила и удержала в уме наставление Кокто (которого считала в большей степени поэтом, нежели моралистом). Цитирую по памяти: «Шедевр – это общеизвестная истина, достигшая высшей выразительности», или нечто подобное, хотя я не могу привести точно его высказывание. Но знаю, что в те счастливые времена, когда я записывала мудрые изречения (в основном циничные или хлесткие) в школьные тетради, эта фраза там фигурировала. Помещать необыкновенных героев в необыкновенные условия казалось мне удручающе простым делом; прием, позволяющий скрыться за декорациями, вместо того чтобы остаться на сцене. Однажды мне пришлось участвовать в телепередаче Бернара Пиво, которому пришла в голову странная мысль пригласить на свою знаменитую программу «Апострофы» Анну Голон, создательницу «Анжелики», Ролана Барта и меня. Предполагалось, что мы будем говорить о любви. Все были вежливы, и я еле сдержала неуместный смех, когда Анна Голон, превозносившая захватывающие сюжеты и приключения, задала мне вопрос по поводу романа «Смятая постель»(один из проклятущих романов, который мне еще предстоит перечитывать), так вот, она спросила меня, какой, в сущности, была моя героиня Беатрис: «Что сделала бы она, появись гестапо в ее спальне?» Барт удивился, кажется, не меньше меня и также с восторгом слушал, как я, запинаясь от смеха, отвечала, что Беатрис, вероятно, прочитала бы им что-то из Корнеля, ибо героиня была актрисой в моей книге.
Чтобы покончить с упомянутой холодной водой и солнцем, я должна признать, что эта моя книга – прежде всего добротный диагноз нервной депрессии. Описание ее очень верное, очень точное, хотя я могу поклясться, что лишь значительно позже ощутила, что собой представляет этот бич современности. Депрессию так же глубоко, как и мы, должно быть, переживали и наши предки, но классики ничего не говорят о ней. Это нечто не проявлялось физически, не имело названия, не убивало, а значит, не существовало. В XIX и в предыдущие века людей, переживающих депрессию, в лучшем случае отправляли на лоно природы. Наиболее достоверно это состояние описано, пожалуй, Вальмоном во время его пребывания у тетушки, то состояние, которым он бравирует, пытаясь вызвать сочувствие мадам де Турвель. Других примеров, как я уже говорила, нигде не прослеживается, за исключением злополучного детства Шатобриана (при этом создается впечатление, что в депрессию впадет скорее его отец или Люсиль). На самом деле мы чаще всего сталкиваемся с героем, который рассказывает о своих порывах, страстном желании жить, о своем честолюбии и жажде быть любимым. Но в том ли причина столь расплывчатого описания депрессии, что в ту эпоху болезнь не была «названа». Не казалась ли она позорной, как это было всего лишь сто лет назад, когда живому человеку в добром здравии, обладающему приятной внешностью и некоторым количеством золотых монет, было стыдно иметь какие-то другие заботы, помимо любви и жажды успеха. «Как прекрасна жизнь, – говорил Паскаль, – начинающаяся с любви и заканчивающаяся честолюбивыми устремлениями». То, что эта жизнь может быть невыносимым бременем для здоровых людей, выглядело если не постыдным, то по меньшей мере смешным. Кто превратил ее в болезнь, подстерегающую каждого, болезнь, что поражает вашего лучшего друга или знакомого булочника, заслуживающего внимания и сочувствия? Нет ни одного человека старше тридцати лет, кого не коснулось бы такое состояние, и я не верю, что столь распространенное в наши дни заболевание на протяжении девятнадцати веков щадило наших предков. А потому описание Жиля, охваченного приступами депрессии, вовсе недурно.
Выше я говорила о романе «Немного солнца в холодной воде» довольно равнодушно. Но сегодня, перечитав его, я впервые, с первых страниц книги, не испытала, как при прочтении других романов, чувства пренебрежения, раздражения или смутного удовлетворения (разумеется, я не стала бы переделывать эту книгу, если не считать стиля и грамматики, так как мое восприятие хорошо, если можно так выразиться, лишь по горячим следам). Однако в романе «Немного солнца в холодной воде» есть нечто, внушающее мне – впервые – уважение к самой себе. Форма и суть происходящего правдивы и точны, чувства обнажены, они тонки и грубы одновременно. Ибо это – история страсти со всеми перехлестами, ей свойственными. Страсть зреет и поражает, но зреет постепенно и наносит волнующий удар. Как же рассказать об этом всерьез? Я не вспоминала об этой книге. Но теперь «Немного солнца в холодной воде» считаю самым волнующим и самым увлекательным из всех моих романов. Я просто в восторге оттого, что вновь открыла его для себя и полюбила после того недовольства и смутного разочарования, которые испытала при чтении ряда предыдущих моих книг. Может быть, именно это ощущение удачи и заставило меня написать позднее, в конце 1972 года, роман «Синяки на душе».
Около двух миллионов экземпляров романа «Здравствуй, грусть» (все того же романа) было уже продано, таким образом, ежегодные продажи моих книг приблизились к двумстам тысячам экземпляров и долгое время оставались на этом уровне; а сегодня эта цифра составляет сто – сто пятьдесят тысяч, и так продолжается последние пятнадцать лет. И потому я представляю себе моих читателей людьми моего возраста, начавшими жить одновременно со мной в ХХ веке и так же, как я, подошедшими к его концу, а с другой стороны, я мысленно вижу менее понятных, но столь же дорогих мне молодых – лет двадцати – читателей, что пишут мне письма. И, по правде говоря, маленький прыжок с этажерки родителей на этажерку детей, который совершили мои книги, мне очень нравится. Не то чтобы я верила в непреходящую ценность моего творчества, но желание заинтересовать последующие поколения считаю вполне человеческим чувством. И все же я его не испытываю, может быть, потому, что в основном живу одним мгновением или не верю в долговечный успех моих книг, к тому же рождение сына удовлетворило, наверное, это абстрактное стремление продолжиться в будущем, о котором я просто не думаю. Не считая, разумеется, опасных тенденций, определяющих это будущее и волнующих меня.
Бесспорно, во все века люди полагали, что скоро наступит последний час – для них и для окружающего мира. Только до сего дня возможности уничтожить жизнь на Земле не было ни у кого. Понадобились самые изощренные достижения прогресса, чтобы Саддам Хусейн или кто-то другой овладели рычагами, способными отравить или уничтожить нас с помощью ветра. И это произошло совсем недавно, ибо даже Гитлер в своем озлоблении не мог погубить Землю. Но я слишком отвлеклась от моих маленьких безобидных романов и на склоне лет не хотела бы видеть, как вокруг них разгораются страсти. Когда я пишу «безобидных», я думаю о матерях, которые на протяжении стольких лет упрекали меня в том, что я слишком сильно повлияла на их детей, и они покинули семейный очаг ради какого-то бородача или растрепы. Впрочем, число таких детей постепенно уменьшается. К тому же, чтобы я ими заинтересовалась, хотя бы кому-то из них надо было бы захлопнуть мою книгу на слове «Конец» и, вскочив, крикнуть своим родителям: «Франсуаза Саган права, я уезжаю с Артуром!» В любом случае плотские связи, независимость необходимы для развития сюжета моих книг, и потому их влияние на подростков мне абсолютно безразлично. Между прочим, если бы меня это и волновало, я бы все равно ничего не могла поделать; и мне трудно себе представить, какие письма получал Андре Жид – хотя и не сравниваю себя с ним – после публикации книги «Яства земные».