Страницы жизни русских писателей и поэтов
Шрифт:
В ответ Аксакову, Яков Петрович опубликовал в "Русской беседе" стихотворение:
Ты мир души не видишь тайный
Ты за вседневный принял строй
Восторга миг необычайный,
Порыв поэзии живой…
В Петербурге Полонский подружился с семейством видного архитектора А.И.Штакеншнейдера, его женой Марией Федоровной и дочерью Еленой, девушкой передовых взглядов, которая стала другом на долгие годы и первым его биографом. В ее "Дневнике и записках" дан объективный портрет Якова Петровича. В частности, она писала: "Странный человек Полонский. Я такого еще никогда не видала, да думаю, что и нет другого подобного. Он многим кажется надменным, но мне он надменным
Другая современница отметила иные стороны характера Якова Петровича: "Серьезный и рассеянный, бродил он, охотно слушая, чем, говоря, и очень неохотно и по большей части плохо читал свои произведения. Он не умел потрафлять на мнение большинства ни едким отрицанием нравиться меньшинству. В лире Полонского нет тех струн, которые выражают гражданскую скорбь и гражданскую радость, и он ни одним звуком не коснулся той тревожной эпохи, точно не видел и не знал, что происходит вокруг".
Одинокую петербургскую жизнь Полонского скрашивало знакомство с четой Н.В. и Л.П.Шелгуновых и поэтом М.Л.Михайловым, которому он посвятил стихотворение "Качка в бурю". М.Л.Михайлов, знаток немецкой поэзии и переводчик Г.Гейне, увлек Полонского романтизмом своих стихов.
В 1859 году вышел сборник стихов и первая книжка "Рассказов" Полонского. Добролюбов тут же отреагировал на них, приняв за "… чуткую восприимчивость поэта к жизни природы и внутреннее сияние явлений действительности с образами его фантазий и с порывами его сердца". Иное мнение имел критик Д.И.Писарев: "Г.г. Фет, Полонский, Щербина, Греков и многие другие микроскопические поэтики забудутся так же скоро, как те журнальные книжки, в которых они печатаются… Они считают себя художниками, имея на это звание такие же права, как модистка, выдумавшая новую куафюру". Время опровергло слова критика.
5
Полонский считался признанным поэтом и прозаиком, но материально зависел от издателей, скупых на гонорары. Поэтому нанялся репетитором к сыну петербургского гражданского губернатора Н.М.Смирнова, жена которого, А.О.Россет, содержала модный в то время литературный салон. Яков Петрович вспоминал о своих отношениях с красавицей хозяйкой: "Я не раз имел удовольствие по целым часам с ней беседовать по утрам и слышать ее рассказы о Жуковском, Пушкине, Гоголе, Лермонтове и о временах, предшествовавших воцарению императора Николая I".
Весной 1857 года новоиспечённый репетитор вместе с сиятельным семейством выехал за границу. В письме к Е.А.Штакеншнейдер он описал отдыхающих в Баден-Бадене: "Соперничество, сплетни, страсть к французам, жалкое волокитство, дряблость мыслей, отсутствие всего, что может быть названо душою, вот вам главные черты этого милого общества".
Роль учителя тяготила Якова Петровича. В дневнике отметил: "гувернер" – клеймо безденежья". Простившись со Смирновыми, уехал в Женеву учиться живописи. "Пребывание в Женеве, – вспоминал Полонский, – с августа по ноябрь 1857 года, было самое счастливое время моей жизни… Живопись – или пристрастие к кистям и палитре спасло меня и от учительства и вынужденного
Несмотря на "самое счастливое время", тоска о России давала знать. Е.А.Штакеншнейдер он писал: "Как ни дурно в России, а только Русь и шевелится во имя прогресса… у всех слава позади, а у нас одних она светит в далеком будущем".
С целью продолжения занятиями живописью, Полонский уехал в Италию. В "Вечном городе" он почувствовал себя лермонтовским "Парусом", что и отразил в стихотворении "Чивита-Векиа".
… Снова помчуся я в море шумящее,
Новые пристани ждут меня странника;
Лишь для тебя, мое сердце скорбящее,
Нет родной пристани, как для изгнанника.
Настроения нет, в груди пустота. Сорокалетний поэт не находил душевного покоя, Лучом надежды для него стала встреча в Риме с литературным меценатом графом Г.А.Кушелевым-Безбородко, который предложил занять место соредактора своего журнала "Русское слово". Раздумья были недолгими.
6
После принятия решения, Полонский отправился в Париж, ставший для него судьбоносным. Здесь он снял небогатую квартиру неподалеку от православного храма. В часы прогулок он обратил внимание на юную красавицу, дочь псаломщика, восемнадцатилетнюю Елену Васильевну Устюжскую. Молодые люди познакомились и через некоторое время объяснились в любви друг другу.
В июле 1856 года счастливый Яков Петрович писал о невесте Л.П.Шелгуновой: "У нее высокий, умный лоб, глаза синие, с таким звездным блеском и такими большими зрачками, каких я отроду не видывал. Ее профиль правильный и строгий, выражение глаз тоже строгое, а улыбка веселая и совершенно детская… Роковая встреча с нею и вообще все это дело, мною начатое, подняли со дна души моей все, что чуть ли не с детства покоилось в ней. Все хорошие и дурные стороны моего характера, все выступили наружу, и я борюсь то со своим самолюбием, то с испугом за будущее, то с невольной боязнью взять на свою ответственность новое для меня существование, не имея у себя под ногами прочной основы… упрекаю себя в такой трусости".
Молодых обвенчали. Вскоре они выехали в Петербург. Недолгим оказалось семейное счастье: в начале 1860 года по неосторожности Полонский упал с дрожек и повредил ногу, став калекой на всю жизнь; от тяжелой болезни умер сын, а в июле скончалась жена, двадцатилетняя Елена Васильевна.
В последний путь Елену Васильевну провожали друзья семьи Полонских: Штакеншнейдеры, Майков, Михайлов, Щербина. О похоронах Е.Штакеншнейдер отметила в "Дневнике": "… В этом мягком, ранимом человеке было много истинного, благородного мужества. Его горе было сдержанным. С кладбища Полонский шел не останавливаясь, не опуская головы…" Памяти жены он посвятил стихи: "Безумие горя", "Я читаю книгу песен…", "Когда б любовь твоя мне спутницей была…", "Чайка", в которой писал:
Поднял корабль паруса;
В море спешит он, родной покидая залив,
Буря его догнала и швырнула на каменный риф.
Бьется он грудью об грудь
Скал, опрокинутых вечным покоем морским,
И белогрудая чайка летает и стонет над ним…
Прочитав стихотворение, Тургенев заметил: "Я не знаю стихотворений на русском языке, которые по теплоте чувств, по унылой гармонии тона стояли бы выше этой "Чайки". Весь Полонский высказался в ней… Всякий, даже поверхностный читатель легко заметит струю тайной грусти, разлитую во всех произведениях Полонского; она свойствен многим русским, но у нашего поэта она имеет особое значение. В ней чувствуется некоторое недоверие к себе, к своим силам: к жизни вообще; в ней слышится отзвучие горьких опытов, тяжелых воспоминаний…"