Странная птица. Мертвые астронавты
Шрифт:
Что-то сжалось внутри нее. Если б только она не столкнулась с бурей. Если бы только она успокоила Старика, если бы он не привез ее в город. Если бы только Старик не попал в засаду. Если бы только он не протянул руку и не поймал ее за крыло…
Достав из кармана паука, Морокунья бросает его на Странную Птицу. Длинноногий кристаллический паук забегал по ее телу. Он нырял внутрь него и выныривал назад, наружу, снова и снова, и от его манипуляций Птицу снедал изнутри жуткий зуд. Паук миновал всякие защитные заслоны, и с этим она ничего не могла поделать. Ее безопасность обеспечивали Санджи и другие, прошедшие формальную подготовку, какую сия эксцентричная лоскутная магия не признавала
Странная Птица закрылась настолько, насколько могла, борясь за то, чтобы запереть побольше дверей, поскольку зонды паука приближались неумолимо. Но дверей было не так уж много.
Все большая ее часть отпадает по мере паучьего продвижения – так шлюпки покидают тонущий корабль. Только в ее случае сам корабль скорее растворяется, нежели тонет. Что-то подсказывает ей, что Санджи, предвидя подобный исход, запрограммировала процесс. Ведь темнокрылы стали в итоге роем частиц, и она сама в процессе полета отторгала части себя – и теперь происходило то же самое, но с большей отдачей, с возросшей интенсивностью, куда энергичнее и обильнее, чем раньше. Возможно, прежде чем Морокунья отнимет у нее жизнь, большая часть Птицы рассеется – по крупицам утечет через трещины в куполе обсерватории в город.
– Будь храброй, – сказала ей Санджи, которая была лишь призрак из прошлого, лишь нейрон, посылающий сигнал… была ли она вообще хоть чем-нибудь? – Ведь порой храбрость – лишь спокойствие и ожидание.
Дети по-прежнему ухмылялись, а Чарли Икс и Морокунья возносились – вместе со своими пытливыми взглядами, – на все большую высоту, пока паук, хрупкий, но оттого не менее смертоносный, продолжал свою работу.
Третий сон
В третьем сне Странная Птица – светящееся красное яблоко на лабораторном столе из нержавеющей стали. Санджи, в лабораторном халате и перчатках, смотрит на нее сверху вниз и прикладывает палец ко рту.
– Тс-с-с-с. Это наш общий секрет. Никому о нем не говори.
Да кому она скажет?
Скальпелем Санджи кромсает яблоко на четыре части. Семена выпадают из Странной Птицы, ставшей яблоком, скачут до самого края стола, просыпаются на пол.
– Знаешь, вместе нас свели птицы… мы обе с ними работали. Не так, как сейчас – так я с птицами никогда не хотела работать. Но в конце концов у меня отобрали всякий выбор. И у нее – тоже. – Санджи говорит о той женщине, что раньше работала в лаборатории. О той, которую Санджи любила.
Странная Птица не чувствует ни боли, ни ужаса при виде тех надрезов, вместо этого – лишь некое облегчение, как будто какое-то внутреннее напряжение исчезло. Семена должны быть снаружи. Семена должны отпасть от тела и начать новую, самостоятельную жизнь.
– Вот, – мягко произносит Санджи. – Дело сделано. Все, что вам нужно сейчас сделать – вернуться домой. Найти ее, потому что я сама – не смогу.
С этими словами четыре кусочка яблока взлетают, и каждый из них – это она, и все они – Странная Птица. Они собираются вместе над столом – и образуют чудо-компас.
– Компас – это твое сердце. Я запрятала его глубоко-глубоко в тебя, и в чем бы ты ни разочаровалась – никогда не разочаровывайся в нем.
И эти слова, предваряющие конец сна, произносит не голос Санджи,
Двое смеются – знающим, разумеющим смехом.
Звук этот мелодичен и жизнерадостен, но безумно-безумно далек.
Преображение
Старик сказал Странной Птице, что солгал ей, потому что она была так красива. Он солгал ей о тюрьме и своем месте в ней. Солгал и о рассказе, который печатал на машинке.
– Я был тюремщиком в этом месте. Когда мир развалился, ушло верховенство закона, и мы оказались в изоляции. Я оставил заключенных в их камерах. Они бы меня убили. Да, я их всех заморил голодом. И охранников остальных перебил – но ведь они хотели меня убить, выбили мне глаз, обожгли всего. Так я остался здесь один. Наедине с собой, с собственными словами. Таков мир, в котором мы ныне живем, Айседора. И все, что я делал, – сделал бы на моем месте любой другой.
На своих страницах Старик пытался оттиснуть как можно больше о тех, кого он убил. Там были подробности жизней заключенных и охранников, чем больше, тем лучше – этакое жизнеподобие с малой степенью приближения. Странная Птица знала, что Старик обычно не руководствуется разумом, но все еще способен испытать вину, внять сожалению, возжелать отпущения своих грехов.
Ученые в Лаборатории частенько говорили «Прости меня» или «Мне так жаль» перед тем, как учинить что-нибудь непоправимое с животными в клетках. Потому что чувствовали, что имеют на это право. Потому что мир умирал, и обстоятельства – особые. Поэтому они продолжали делать то же самое, что разрушило мир, – тщась спасти его.
Даже Странная Птица, сидевшая на пальме на искусственном острове со рвом, полным голодных крокодилов, различала в подобной логике значительные изъяны.
Даже Странная Птица знала, что в пауке, запущенном Морокуньей, нет ничего такого, что руководствовалось бы разумом. Открывая Птицу Морокунье, паук открывал Морокунью Птице, и именно поэтому Птица знала, что следует готовиться к худшему.
И вот паук удалился, а дети – почти все голые, с лицами в засохшей крови и грязи, – повернулись к Морокунье, будто ожидая, что та откроет им какую-то великую истину. Даже бедный Чарли Икс взирал на нее как на августейшую принцессу.
– Внутри нее – целый зоопарк, – задумчиво промолвила Морокунья, отталкивая от себя скопище детей, посылая по их рядам волны, чуть не сбивая иных с ног – настолько плотно был набит ими зал обсерватории, яблоку негде было упасть. – Она не из нашей Компании. Мы таких не делаем. Штучное изделие. Так их лаборатория – в городе? Нет, сомневаюсь. Уж я бы знала. Но где тогда? О, не бойся – я-то все по тебе прочту, все из тебя добуду. – Теперь она снова смотрела на Странную Птицу, и последние слова предназначались именно ей. – Даже пойму, кто это там спрятался за твоими глазками. Кто из них смотрит. Я-то вижу, там кто-то есть. И этот кто-то – не ты.
– Могу я. Могу я?..
– Не-а, Чарли Икс, не можешь, и мне плевать, что там у тебя за вопрос.
– Награда! Наг…гр-р-р…града…
– Награда-а-а? – Растянув с издевкой последнюю «а», Морокунья рассмеялась – будто колокольчики зазвенели, и даже Странная Птица, трепещущая на столе, расценила этот смех как предупреждение.
– Птица – невидимка. Сидела на дереве. Слилась с деревом. Чарли Икс видел, птица – пропала. Сбежала. Но Чарли Икс пошел. Выследил. Принес. Награда?
Морокунья грациозно повернулась лицом к Чарли, вытянула руку – и перерезала ему горло припрятанным в рукавчике ножом. И вновь застыла – недвижимая, как статуэтка.