Странница
Шрифт:
— Что вы ему дали? — спросил ее Конвей.
— Грибы. Очень сильные. Опасные.
— Опасные?
— Мы используем их только тогда, когда другого выбора нет.
— Он так плох?
Ланта отвернулась. Конвей протянул руку, чтобы ободряюще похлопать ее по плечу. Быстрота, с которой она отстранилась, испугала его.
Сайла со своим целебным набором вернулась к кровати. Ланта поставила на огонь другой котел, добавив в него полосок домотканой материи. Когда она перемешала куски ткани в воде, Конвей увидел на дне маленькие ножи. Отведя глаза от этого неприятного зрелища,
Она покраснела. На мгновение Конвею показалось, что она собиралась наклониться к нему, но потом отвергла эту мысль. Ланта сказала:
— Если необходимо спасти жизнь, ногой придется пожертвовать. Вы ведь тоже так делаете в своей стране?
Он кивнул.
Ланта приготовила подушку из чистой ткани и свежей соломы и подложила под раненую ногу мальчика. Из своего мешка Сайла достала большой кусок обсидиана. Точным ударом ножа она отколола от него тонкую пластинку, похожую на лист. Потом обратилась к Тейт и Конвею:
— Вы нам поможете?
— Что нам надо делать? — ответила за обоих Тейт.
— Соберите детей на улице. Когда мы начнем молитву Защиты от Невидимых, они должны присоединиться к ней.
— Я это сделаю. — Тейт жестом подозвала Додоя. Тот не заставил себя ждать.
Сайла и Ланта вымылись. Потом Сайла двумя руками подняла над головой острый как бритва осколок обсидиана и начала нараспев читать молитву. К ней присоединилась Ланта.
С обратной стороны двери стояла на коленях Тейт. Она напряженно слушала и потом повторяла слова Сайлы, чуть-чуть отставая от нее. Неожиданно окружившая ее аура глубокой сосредоточенности поразила Конвея. Он уже был готов поклясться, что видел все облики Тейт, и вот перед ним женщина, о существовании которой он даже не подозревал.
Все увеличивающаяся громкость заклинаний Сайлы отвлекла его внимание. Снаружи чистые голоса детей вздымались и опадали в невинном восхищении и надежде. Тейт управляла ими.
Точные надрезы, сделанные Сайлой, вскрыли рану. По комнате разнесся отвратительный запах. Ланта указала Конвею на тряпки, чтобы он вытирал кровь, пока сама она освобождала обломок стрелы со стальным наконечником. Достав стрелу, она бросила ее в огонь, та противно зашипела. Услышав звук, Тейт заставила детей петь громче.
Сайла потребовала подать нож, лежавший на раскаленных углях. Им она прижгла кровеносные сосуды. Вонь стала сильнее, да и шипение было на редкость противное, но кровотечение прекратилось.
Тарабел побледнел. Жилка на его виске забилась, потом ее биение вдруг стихло, превратившись в слабую вибрацию.
Руки Ланты метнулись к своему мешку, потом появились вновь, теперь она держала мешочек поменьше, из мягкой кожи. Развязав его, она достала глиняную трубку, закрытую с обоих концов деревянными пробками. Держа трубку вертикально, она откупорила ее с одного конца. Потом достала из мешка небольшую коробочку, запечатанную воском. Содрав с нее обертку, Ланта достала короткую палочку, один конец которой был завернут в кожу. Он идеально подходил к трубке. Другим предметом, лежавшим в коробочке, была деревянная пробка, плотно закрывавшая свободный конец трубки.
Склонившись над мальчиком, Ланта воткнула перо в артерию. Потом надавила на поршень. Жидкость, которая уже находилась в трубке, теперь смешалась с кровью Тарабела. Румянец снова вернулся на его щеки. Пульс стабилизировался.
Вскоре закончилась перевязка и окончательная очистка раны, все, что могло гореть, было сожжено. Тейт с детьми ждали снаружи, пока все трое не вышли к ней. Жрицы терпеливо объяснили, что Тарабелу необходимы тишина и покой. Тейт увела детей, чтобы они вернулись к своим играм. Сайла попросила прощения и отошла.
Когда они остались одни, Конвей спросил Ланту об уколе. Он назвал приспособление иглой. Ланта поправила его, устройство называлось хайпом. В нем содержался сурм.
— Я могу сказать, что этот сурм сделан из растения, называемого наперстянкой. Все сурмы — это секреты Церкви. Иногда мне кажется, что Церковь не должна все хранить в тайне, но это помогает ей удерживать свои позиции. Без этих секретов она потеряет возможность влиять на людей. Понимаешь?
— Полностью, — ответил он. — А теперь я собираюсь взять своих собак и осмотреть окрестности. Я вернусь, самое позднее, завтра к середине утра.
— Стой. — Слово сорвалось с губ еще до того, как она подумала о нем.
Конвей остановился на пороге. Теперь он повернулся, скорее из любопытства, чем подчинившись ее приказу.
— Это действительно необходимо? Разве ты не можешь просто послать собак? Что, если ты наткнешься на разбойников? Или они заметят тебя? Это небезопасно. — Она услышала дрожь в собственном голосе и оборвала поток вопросов. С пылающим лицом она отвернулась к Тарабелу.
Когда она снова посмотрела на Конвея, его хорошее настроение пропало. Ее сердце упало, стоило ей увидеть его сузившиеся глаза, посуровевший рот. Он произнес:
— Я ценю твое участие, Жрица. Я не один из ваших супервоинов, но и не полный ноль. — Он резко повернулся и вышел.
«Почему? — спросила она себя. — Почему он не может понять? Разве на мне лежат злые чары и потому все, что я делаю или говорю, выходит наоборот? Он волнует меня, и я отступаю, потому что так хочу ощутить его прикосновение, и оно пугает меня. А он ненавидит меня за это, ничего не понимая.
Если я могу заглянуть в глубину своего сердца и увидеть любовь, которой я не хотела — и не хочу — почему он не может увидеть того, что это сердце пытается высказать каждый раз, когда я смотрю на него?
Я знаю, что остальные смотрят на меня и все видят. Но он, единственный из всех, остается слепым.
Неужели так будет всегда?»
Глава 39
Слушая мелодию верховой езды, Конвей беседовал с самим собой. Мягкое трение кожи о кожу, позвякивание металла, равномерное дыхание лошади подчеркивали тяжелую поступь ее копыт. Однако острее всего он ощущал озабоченность Ланты. В летящих движениях ветвей ему виделась грация ее взволнованных жестов.