Странник по прозвищу Скиф
Шрифт:
Теперь к миру-клубку, называемому Амм Хамматом, скользили два огонька: фиолетовый и цвета ярко-алого рубина. Первый звучал ударами медных колоколов, был горячим, твердым и шершавым, словно не скатанный морскими водами камешек; второй, производивший впечатление гладкости, холодноватой стеклянистости, тянул долгую протяжную ноту, похожую на стон горна, отпевавшего вечернюю зарю. Колокол-аметист — фиолетовый, горн-рубин — алый: такими они представлялись ему.
Но двух огоньков, двух струн, двух пылающих камешков быть не могло! Он отправил в Мир Снов лишь фиолетового странника — того, что отзывался колоколом, был горяч и шершав; прохладному же и стеклянистому полагалось оставаться в безмолвии и темноте. Однако и его струна
Никаких иллюзий! Он ощущал, как посланец-аметист стремится к многокрасочному водовороту избранного им мира, к той его точке, чей образ сохранился в памяти и чувствах; рубин же незваным гостем поспешал вослед. Две струны гудели ровно, наливались ярким светом, выпевали странную мелодию — звон колокола на фоне протяжного призыва трубы ..
Этого не могло быть, но это случилось.
Впервые, насколько он помнил, Арфа вышла из повиновения.
Глава 2
СКИФ
Запястья и щиколотки Скифа стягивали прочные кожаные ремни. Еще один ремень шел от щиколоток к запястьям, так что, поднявшись, он не смог бы выпрямиться во весь рост — широкая полоса толстой кожи была слишком короткой. На шее у него блестел медный обруч с двухметровой цепью, которую днем пропускали в кольцо под лукой седла Ноги при этом, разумеется, развязывали, но руки не освобождали ни на минуту. Через пару суток такой пытки Скиф уже почти не чувствовал онемевших пальцев.
Святой Харана! Вот он и попался, как кур в ощип! Вместе с Джамалем, верным компаньоном, странником из миров иных. И теперь оставалось лишь гадать, что ждет их в самом близком будущем: каменоломни, галеры или нечто еще более неприятное. Скиф хотя и был в душе романтиком и оптимистом, склонялся к последнему варианту.
Джамаль лежал на спине рядом с ним, согнув колени и глядя в ночное небо Амм Хаммата, усеянное яркими блестками звезд. Руки и ноги его тоже были связаны, медный ошейник подпирал нижнюю челюсть, всклокоченные черные волосы падали на лоб. Дальше скорчились в траве еще семеро собратьев по несчастью — семь парней и молодых мужчин неизвестной племенной принадлежности, все — грязные, лохматые, босые, облаченные в жалкое рубище. Джамаль не многим отличался от них: был так же грязен, бос, скручен ремнями и закован в рабский ошейник. Правда, одеяние его выглядело поприличней — некогда роскошная шелковая пижама в ярких разводах, изображавших павлиньи перья. В таком виде князь и заявился сюда, попав в амм-хамматские пределы прямо с больничной койки Теперь, после трехдневных скитаний в дикой степи, пижама изрядно запылилась и разорвалась в дюжине мест; вдобавок шинкасы срезали с нее все пуговицы. И неудивительно — пуговицы были золотыми.
Сейчас вся их компания, все девять окольцованных и связанных невольников, располагалась меж двух костров под присмотром рослого вонючего бандита с огромной секирой, откликавшегося на имя Коготь. Был он одним их трех ближайших подручных Полосатой Гиены, которых Скиф называл про себя сержантами. Сам Гиена, по-местному — Тха, являлся невеликой кочкой на ровном месте, всего лишь шаманом и вождем маленького отряда степных разбойников — или, если угодно, капитаном. Но замашки и амбиции у этой толстой жабы были генеральские, что внушало Скифу самую острую неприязнь. Как говаривал майор Звягин, не стоит капитану принюхиваться к генеральскому коньяку: пьян не будешь и свое пиво расплескаешь. Верная мысль, Скифу тоже казалось, что всякой гиене положено знать свое гиенье место: начальствовать над двадцатью шакалами, рвать глотки беззащитным антилопам и не строить из себя льва, готового схватиться с буйволом.
Так размышлял Скиф, с горечью сознавая, что он-то сейчас не могучий степной бык,
Желая отвлечься от мрачных дум, он повернул голову к Джамалю и тихо, сквозь зубы, пробормотал:
— Ну, выходит что-нибудь, князь?
Джамаль перекатился на бок и снизу вверх заглянул в лицо компаньону.
— Не выйдет это, дорогой, придумаем другое. Найдется кусок мясца, чтоб подманить шакалов… только выбрать надо полакомей, с тухлинкой…
— Поторопись с выбором-то, — произнес Скиф, — Иначе дело труба.
О себе он, впрочем, не тревожился; колокола Хараны-заступника молчали, а это значило, что он сумеет выкрутиться из любой передряги. Но вот Джамаль… С ним-то что будет?.. С одной стороны, Скиф за него не отвечал, ибо таинственное явление князя в амм-хамматские пределы свершилось по собственной его воле и желанию, и был он сейчас не клиентом, коего полагалось лелеять да беречь, а равным партнером. И в этом качестве князь на законном основании подвергался всем опасностям и риску, всем тяготам странствий в жестоком мире прошлого, где судьбой человеческой правили меч, стрела да аркан. С одной стороны, все обстояло именно так; но с другой… С другой, Джамаль был ему дорог; и не просто дорог, а жизненно необходим. И самому Скифу, и Сарагосе, и всей Системе! Отсюда следовал бесспорный вывод: князя надо спасти, даже если для этого придется назвать пароль, досрочно прервав амм-хамматское странствие. Но такую возможность Скиф приберегал на крайний случай.
Сейчас Джамаль пытался решить проблему иными способами, не столь радикальными: уже два дня он внушал Гиене мысль забыть о пленниках, бросить их где-нибудь посередь степи и убраться к дьяволу. Или к нечистому Хадару, игравшему в шинкасском пантеоне роль Сатаны… Однако все усилия князя оставались тщетными; либо он не мог повторить фокус, сыгранный некогда с Зуу'Арборном, джараймским купцом, либо Полосатый Тха, смрадный хиссап, потомок ксиха, не поддавался гипнозу. Впрочем, надежды Джамаль еще не потерял.
— Как думаешь, — спросил он, по-прежнему заглядывая Скифу в лицо, — куда нас тащат? Тот дернул плечом.
— Сказано было — к ару-интанам, в сеняков превращать… А дальше — понимай как знаешь! То ли продадут кому, то ли…
Он рухнул лицом вниз, едва не перевернувшись через голову; острая боль прострелила поясницу. Коготь, сын ксиха, приложился сапогом по самому копчику! Сапог у него был мягким, шитым из хорошо дубленной шкуры, но ступня не уступала крепостью лошадиному копыту.
Стоя над поверженным Скифом, Коготь с минуту разглядывал его. От шинкаса попахивало немытым телом, пропотевшей кожей и конским навозом; ко все этим ароматам примешивался едкий запах пеки, местного хмельного напитка, который шинкасы потребляли в невероятных количествах.
Коготь прочистил горло, поиграл висевшей на шее серебряной цепью и внушительно произнес:
— Сену! Сену — не болтать, молчать! Твой, мутноглазая зюла, еще говорить. Коготь дух вышибать. Твой до арунтанов не доживать!
— Сам ты зюла, — прошипел Скиф, корчась от боли. — Зюла безносая, ксих недорезанный, хиссапья моча…
Новый удар, в почки, заставил его прикрыть рот. Поминать зюлу, ксиха или хиссапа считалось у шинкасов страшным оскорблением, и за первым ударом тут же последовали второй и третий — по одному за каждый непечатный эпитет. Зюла была огромной бородавчатой жабой, самого мерзкого обличья, обитавшей кое-где в лесных ручьях; ксих являлся абсолютным подобием земной свиньи, а хиссап напоминал бесхвостого койота, вонючего, словно скунс. Все эти тварюги Скифу еще не встретились ни разу, но ему пришлось свести с ними заочное и самое близкое знакомство, так как язык шинкасов наполовину состоял из проклятий, божбы да смачных ругательств. Правда, до русского в этой части было ему далековато.