Странник по прозвищу Скиф
Шрифт:
— Твой драться с Пискун? — спросил Тха. — Или с Две Кучи?
Это предложение было откровенным оскорблением: двое названных являлись слабейшими бойцами, самыми распоследними, самыми тощими, самыми грязными во всей орде и почти не имевшими украшений. Скиф презрительно сплюнул:
— Пирг не давит хиссапов!
— Пирг? Твой — пирг? — Гиена в изумлении оттянул губу. Сейчас он был особенно похож на жабу, на толстую коричневую жабу, внезапно потерявшую девственность. Его широкий безгубый рот приоткрылся, жирные щеки затряслись. — Хо-хо! Хо-хо-хо! Ну, мой
Этот шинкас был обязан своей кличкой рваному отверстию, зиявшему в щеке, сквозь которое просвечивали зубы. Скиф полагал, что эта дыра являлась напоминанием о встрече с амазонками, а точнее, с длинным копьем, коим воительницы владели с поразительной ловкостью. Дырявому еще повезло: копейный наконечник лишь взрезал плоть от нижней челюсти до скулы, вырвал клок мяса и скользнул над плечом.
С пренебрежительной усмешкой Скиф ткнул пальцем в щеку.
— Дырявый — плохой воин! Женщина победить Дырявый. Женщина проколоть его копьем! Я — мужчина! Я не буду с ним драться.
Видимо, его предположение оказалось верным: Тха побагровел и раздраженно стукнул в барабан.
— С кем твой драться, отрыжка Хадар? Мой слушать тебя и думать: твой — прямо Кондор Войны, как Шаммах! Много болтать, а?
— Я хочу драться с ним! — Скиф мотнул головой в сторону Когтя. — С этим вонючим хиссапом!
— Хей-то! Пожрать твой Хадар! Коготь — лучший воин! Луна не успеть подняться, он кушать твою печень! И твой говорить, что взять Когтя без оружия? Без ножа, без топора?
— Взять, — подтвердил Скиф. — Я взять Когтя, отправить его к Хадар, ты отпустить меня, отпустить моего друга, отдать мой меч. Хорошо?
— Там посмотреть. — Гиена почесал жирные складки на шее. — Пока мой глядеть, как твой плясать с Коготь, и смеяться. Сильно-сильно смеяться! — Он повернулся к Когтю и отрывисто приказал: — Резать ремень! Брать нож!
Шинкас, сопевший за спиной Скифа, полоснул клинком ремни, и тот наконец выпрямился, разминая запястья. Руки были свободны, и ноги тоже; кровь снова пульсировала в пальцах, покалывая их острыми иголочками. Харана, бог с жалом змеи, верный Скифов хранитель, молчал; значит, судьба не сулила ему ни поражения, ни серьезной раны.
— Дерьмо ксиха! — прошипел Коготь, натягивая на лицо кожаную маску, столь же страшную, как собственная его физиономия. — Дерьмо ксиха! Мой спустить шкура, весь шкура с хиссап! Твой не стать сену, но арунтан не обижаться на Когтя, Коготь поймать других хиссап, других зюла, привести арунтан! Арунтан давать Коготь много сладкий трава.
Не слушая его злобного бормотанья, Скиф продолжал массировать руки. С ногами все было уже в порядке; он подпрыгнул несколько раз, потом обмотал цепь вокруг шеи, закрепив конец ее под ошейником. Его противник потянулся к торчавшей за поясом рукояти ножа.
— Э, нет! Пусть бьется секирой, — произнес Скиф, оборачиваясь к костру и пытаясь разглядеть лицо Джамаля. Встревоженный князь приподнялся на коленях, остальные пленники тоже зашевелились, вырванные из обычной своей апатии.
— Биться топором? Большим топором? — Рука Гиены вновь потянулась к нижней губе. — Нехорошо! Слишком быстро! Раз — и Коготь снять твой глупый голова! Не успеть повеселиться! Нож лучше.
— Топор, — настаивал Скиф.
Тха в раздумье помял отвислую щеку.
— Коготь — топор, твой — нож, — наконец распорядился он. — Так интересно. Топор — тяжелый, медленный, нож — легкий, быстрый. Твой, длинноносый крыса, быстро бегать, мой воины стеречь, чтоб не убежать совсем. — Он махнул рукой Клыку, и тот поднял свой лук и колчан.
— Пусть он оставит нож себе, — сказал Скиф, плюнув Когтю под ноги.
— Твой драться голой рукой? Мой говорить — нельзя! Шаммах не велеть! Шаммах тоже хотеть повеселиться! Долго повеселиться!
Шаммах, бог Чистого, почитаемый в облике огромного степного кондора, был кровожаден и неуступчив, так что спорить тут не приходилось. Рванув зубами комбинезонную лямку, Скиф вытащил заточенный обрезок проволоки, продемонстрировал его Гиене и пояснил:
— Я биться этим. Вместо ножа.
Неожиданно вождь шинкасов согласился. На его жирной физиономии расплылась ухмылка, глаза превратились в две крохотные щелочки, ладонь легла на барабан, пальцы дрогнули, выбивая короткую дробь.
— Не спешить, — сказал он, взглянув на Когтя. — Не спешить, безногий ящерица, или мой закопать твой в землю. Дать бледный вошь побегать. Побегать, хо-хо!
Барабан отрывисто грохнул, и бойцы начали сходиться.
Озирая рослую фигуру Когтя, Скиф перебирал в уме все способы, которыми мог прикончить этого дикаря. Их, изобретенных на Земле за пару тысячелетий, насчитывался не один десяток; одни годились в групповой схватке, когда предстояло сражаться с несколькими противниками, другие шли в ход против воина в броне, против всадника или человека с огнестрельным оружием, третьи — когда противостоял равный по силе враг, мастер рукопашного боя. Коготь, разумеется, таким мастером не был; полагаясь на свой топор и тупую мощь мускулов, он двигался с небрежностью дворняги, собиравшейся запустить клыки в цыплячье горло.
Но массивная секира шинкаса, и длинный нож, и свисавший с пояса кистень не значили сейчас ничего. Как говорил Кван Чон, сингапурский наставник Скифа, неуклюжий меч только щекочет воздух. И еще он говорил, что смертоносным оружием может стать любой предмет — карандаш или остро заточенная палочка, шнурок, игла, свернутый особым образом бумажный лист, шелковая нить… Но самым грозным и страшным орудием убийства являлся сам человек. В то же время он был уязвим в сотне мест; его глаза, ноздри, рот, уши; виски, нервные центры и кровеносные сосуды позволяли закончить бой одним ударом или превратить врага в инвалида на веки вечные. Древнее искусство ходу коросу, умение убивать обнаженной рукой, ценилось Кван Чоном превыше всего; он поучал, что ладонь надежней стального клинка, а быстрота и ловкость важнее защитной брони.