Странник
Шрифт:
Данилов вздохнул. Девчонка права. Клетка. И не важно, из чего эта клетка – из событий, обстоятельств, безденежья или, наоборот, безмерного богатства в мире нищих... Из собственных комплексов, иллюзий или самообманов... А важно то, что, вырвавшись из одной, человек попадает в другую, и тот вольер молодняка, что из тесноты хрущобки виделся раем, оказывается лишь склочной тараканьей коммуналкой в общественном зверинце.
Хотя... Все это мудрствования от лукавого. На поверку клетка из железных прутьев куда хуже той, что человек строит себе сам: в своей он хоть как-то чувствует себя защищенным от мира. А заключенный... Мир пытается защититься от нарушившего
Асфальтированная дорожка вывела на широкую площадку. Слева был летний ресторан с тонированными стеклами и широкой террасой. Дорогие автомобили проезжали, бесцеремонно притирая пешеходов к обочинам. Из приоткрытых окон несся грохот могучих стереосистем. Так они пропустили одну машину, другую...
Опасность Олег почувствовал как тревогу, скорую и острую. Но предпринять ничего не успел. Машина, тащившаяся едва-едва в потоке колеблющегося миража над мягким разогретым асфальтом, вдруг стала, обе дверцы синхронно распахнулись, оттуда показались фигуры мужчин, две пары сильных рук схватили девушку, и она исчезла в затененном дымчатыми стеклами салоне. Данилов рванулся за ней, но его движение по чьей-то воле перешло в падение, он крепко ударился надбровьем о бетонную бровку тротуара, попытался дернуться, но оказался жестко блокирован болевым захватом. Кто-то сильный и умелый держал его так, что Олег не мог даже пошевелиться.
Автомобиль проехал чуть вперед; из-за ресторанчика выкатил длинный лимузин, Олег, заметил: мелькнуло синее платьице – это Дашу пересадили в представительскую машину, и та медленно, разрезая поредевшую толпу отдыхающих, как раскаленный нож, двинулась прочь. А тот, первый автомобиль, подал назад, остановился рядом с Олегом, дверца раскрылась.
– Твое счастье, что все так закончилось. Принцесса сказала, ты хороший. – Голос был вполне доброжелателен и чуть насмешлив. – Она девчонка взбалмошная, но странная: никогда не врет. – Голос скомандовал конвоиру:
– Слава, отпусти его, – потом снова обратился к Олегу:
– Извини, что слегка поцарапали.
Издержки.
Из приоткрытой дверцы на асфальт вылетела свернутая в трубочку зеленая купюра.
– Без обид?
Олег только усмехнулся криво, сделал вид, что разводит руками, и жестко, с разворота воткнул локоть правой в печень продолжавшему стоять сзади охраннику.
Услышал, как тот рухнул на колени, но добавлять не стал, только сказал в безликое чрево машины:
– Да какие могут быть обиды? Все путем.
– А ты резкий.
– Какой есть. Кто вы?
– Ну ты спросил.
– А Даша – кто?
– Для тебя – никто. Прохожая.
– Мир не изменился.
– Именно. Добрые дела в нем наказуемы. – Человек в салоне помолчал, добавил:
– Это принцип. – Пауза длилась несколько секунд, потом человек скомандовал охраннику:
– Славик, давай в машину. Продолжения не будет.
Крепкий белобрысый парень бросил на Данилова цепкий взгляд и, морщась и зажимая правый бок, забрался на переднее сиденье. Дверцы захлопнулись, автомобиль тронул с места и плавно зашуршал вверх, через мостик, следом за уже скрывшимся лимузином. Вскоре он исчез, и колеблющееся жаркое марево над дорогой навевало мысли о том, что все это был сон. Или – мираж.
Мир вдруг
А потом все исчезло. Олег стоял на мостике, нелепо озираясь, мокрый от пота.
– "Девчонка, просто прохожая, как мы теперь далеки..." – напел он тихо.
Огляделся. Вокруг все то же. Лето. Солнце. Люди. Разогретый асфальт.
Скрученную бумажку воздушной волной прибило к бордюру. Данилов наклонился, развернул. Толстощекий Франклин сиял ему с купюры необъяснимо-загадочной улыбкой Леонардовой Джоконды.
– Сто долларов – это всегда сто долларов, – тихо произнес Данилов, помолчал, усмехнулся, но очень невесело:
– Добрые дела наказуемы. Мир не изменился.
Глава 9
...Сигареты закончились. За окном вечерело, и оттого, что окно выходило на стену, казалось совсем темно. Пожалуй, незнакомец был прав. Нужно выбираться отсюда. Да и... Вполне может быть, горечь и раздражение сыграли с ним шутку, и цепь сегодняшних и вчерашних случайностей он принял за заговор... Не много ли чести?
Олег пошел домой. Вернее, в то жилище, что было пока его Домом.
Там все оставалось покойным и мирным. Данилов закрыл глаза перед входной дверью, пытаясь расслабиться и – почувствовать опасность. Ничего не вышло. Или тревога сделалась привычной, или он просто устал от воспоминаний и перестал обращать внимание на настоящее. Так бывает: грезы часто реальнее жизни. А еще он вспомнил кошку Катю. Которая – сама по себе. Ему хотелось, чтобы кошка осталась. В пустой дом возвращаться было совсем тошно.
Света Данилов зажигать не стал. Заварил чаю в огромной кружке, сел в кресло, закурил. Телефон зазвонил резко, но разговаривать ни с кем Олегу совершенно не хотелось. Да он и не смог бы.
Ну да: вчера утром тоже звонил телефон. Как в хорошей детской сказке: «У меня зазвонил телефон...» Неприятности начались потом. Может быть, потому, что Данилов не оценил важности всего, что произошло прошлым утром, еще до того, как он легкомысленно ушел загорать?..
«...У меня зазвонил телефон...» Тяжелый черный аппарат, ровесник борьбы с космополитами, заверещал полуисправным звонком в четверть девятого, разнося по пустой квартире ритм не пойми какого дня. Олег, путаясь в верблюжьем пледе, кое-как прошлепал ногами по грязному полу, наколол ногу о какой-то бесхозный гвоздь, ошалело пошарил взглядом по полу, пытаясь найти источник звука: телефон, даром что ветеран и пенсионер, был на длиннющем шнурке, и в какой из комнат и под каким хламом он сейчас надрывался звонками, было неведомо.
Остатки сна быстро переросли в раздражение: какого черта он не выдернул вчера провод из розетки? Данилов наконец заметил аппарат под банным полотенцем, схватил трубку и совсем неприветливо гаркнул хриплым со сна баритоном:
– Да!
– Данилов?
– Он самый.
Олег узнал голос секретарши шефа Лилианы Николаевны Блудилиной. Это была рослая блондинка столь пышных и монументальных форм, что при виде ее у Олега всегда возникала мысль про горящую избу и шального скакуна, мчащегося невесть куда только затем, чтобы его остановила бестрепетная женская длань. И еще – Лилиана напоминала ему монумент то ли Победы, то ли Матери-родины, громоздящийся на высоком берегу Борисфена с зажатым в железобетонной кисти мечом.