Странное путешествие маленького человека
Шрифт:
Во сне нарушение законов физики не воспринимается как что-то невероятное. Во сне свои законы физики и более того, во сне я понимаю, что те законы физики, что действуют в другой моей реальности на самом деле невероятны и противоестественны и вот я уже уверен, что тот мир, где кролики не летают и есть сон. Просто часто повторяющийся сон. Из раза в раз.
Нет, я сейчас не сплю. Таких снов не бывает
Вагон качает, потряхивает, иногда весьма ощутимо, но он несётся в составе этого поезда. Несётся куда-то вдаль. Ребята притихли. Может задумались о чём-то, может просто расслабились. Я сам сижу погрузившись в свои тяжёлые мысли относительно своего психического состояния. Моё утреннее счастливое самоощущение теперь вызывает во мне такую же тревогу как и прочие домыслы и непонимание. Я был счастлив, думаю лишь потому, что забыл то, что должно было меня
***
Глава 3.
Уйти и вовремя вернуться.
***
“Капли, что падают в пустое ведро гулко гремят.
Подожди.
Пусть наполнится то ведро и звон ты услышишь. ”
(Нетсука Асахоши. Киото 1910 год)
***
Поезд мчится, вагон качается из стороны в сторону подобно подвыпившему забулдыге одиноко бредущему по пыльной дороге. Мои собеседники и опекуны угомонились, притихли, занялись какими-то своими делами. Тоха, смотрю роется в дорожной сумке на предмет поиска чего-нибудь съестного. Можно сказать это его неотъемлемое амплуа– вечно жующий великан добряк. Над ним за это смеются, а ему хоть бы что, знай себе жуёт, да похрюкивает от удовольствия. Раньше я и не замечал, как мне спокойно в его компании. Кажется, что вот этот точно от всего меня защитит. И не в дружбу, не в службу, а просто так, потому, что натура такая.
Та троица, что пристроилась на скамейке за Тохой тоже угомонилась. Павлуха кимарил прислонившись головой к окну. Вагон качается и Павлуха качается в так ему иногда постукивая темечком по стеклу, от чего он недовольно морщился, менял положение на более, как ему кажется удобное, но вновь качается, морщится и ёрзает. При этом глаза не открывает. Настойчиво пытается дремать. Или хотя бы делать соответствующий вид. Вадик не обращая внимание на друга гоняет железный шарик по маленькому лабиринту какой-то карманной головоломки. Шарик грохочет и громко стучит ударяясь о борта этого лабиринта. Не головоломка, а погремушка какая-то, будто не маленький шарик катается по плоским коридорчикам, а огромный железный валун скачет по крутым склонам каменистой горы. Этот шум раздражает не только Павлуху у окна, но и Тоху и Петьку, пытающегося читать какой-то очередной скучный роман о рыцарях и их прекрасных дамах сердца. И меня. Шарик бьётся уже не в лабиринте, он стучит по моему черепу катаясь по внутренней его поверхности. Но мы все терпим и молчим. Нам то ли лень сейчас устраивать разборки, то ли мы стараемся уважать чужие интересы и строим из себя мегаталерантных личностей, то ли просто боимся, что на смену этому шарику и этой забаве придёт что ни будь похлеще и пострашнее, например какая-нибудь дуделка-свистелка, которая наверняка припрятана в рюкзаке этого любителя трепать чужие нервы.
По началу, только вскочив на подножку я думал, что весь вагон занят нашей группой, но теперь вижу, что наших тут от силы человек десять, а остальные немногочисленные пассажиры– какие-то угрюмые бабки с узелками разложенными на сетчатых полках над окнами, рабочие в грязных замазанных глиной желтых робах с прислоненными там и сям кирками и лопатами, мамаши с детьми и пара хихикающих девиц в цветастых платьицах. Не самый интересный контингент, но от скуки и что бы оттеснить гнетущие мысли я стал их разглядывать и представлять кто они и что есть их жизнь и существование.
Вот бабки эти к примеру. Я от них ни слова не слышал, хотя сидят они чуть ли не на соседней скамейке. Три старухи, угрюмые, серые, закутаны в драные пальто и шали, и это в такую-то теплынь. Вместе ли они едут или это просто совпадение, что выглядят они почти как сёстры близнецы. Я не видел
Я ужаснулся своей мысли выскочившей вдруг, из неоткуда. Почему именно она пришла мне в голову. Это могут быть кто угодно. Паломники собравшиеся проехаться по святым для них местам, дабы очистить истерзанные грехами большими и малыми свои души. Крестьянки возвращающиеся из города, куда они ездили на грандбазар за может быть шмотками или бижутерией, словом всем тем, что в их замшелой деревне ни за какие деньги не купишь просто по причине отсутствия оного. В конце концов это действительно могут быть матеря, но едущие навестить своих сыновей, куда ни будь, да хоть в те же тюрьмы. Нет. Мысль, что эти угрюмые женщины едут именно на могилу своих сыновей твёрдо засела в моей голове. Прочь, прочь, прочь этих старух. Не хочу об этом думать. Противно на них даже смотреть. И смотреть больше не буду.
Разглядывать грязных рабочих мне было и лень и скучно. Какая может быть у них жизнь или существование? Едут куда ни будь в карьер, копать вот этими своими кирками и лопатами глину из которой позже сделают кирпичи для господских дворцов. Отработают свою вахту, получат свой скромный грош, развернутся и поедут обратно в город, что бы грош этот просадить где ни будь в таком-же грязном трактире как и сами они. Выше им не прыгнуть, да и не нужно им это. Они на своём уровне и на этом уровне они возможно даже счастливы. Они копают землю, гребут её, терзают, но придёт время и сами они станут частью этой земли. Ни кто их не вспомнит, ни кто не заплачет. Просто на их место на их уровень придут новые с кирками и лопатами.
С мамашами было не более интересно, чем с этими чумазыми копателями. Наверное везут своих неразумных, вертлявых чад куда ни будь в деревню, подышать свежим воздухом, побегать за бабочками. Месяц, другой и вернутся они снова в город толком даже и воспоминаний не оставят о проведённом в деревне времени. Воздух снова станет прогорклым от городских дымов, отловленные бабочки поблекнут и осыплются, после чего будут просто выброшены в корзину с прочим мусором, воспоминания затрутся, замусолятся и померкнут. До следующего раза. Я это знаю потому, что сам вот так же под присмотром матушки моей, когда была она ещё с нами не раз проводил летние дни, недели и месяцы в нашей деревне среди лугов, озёр и рек. Тогда мне всё это было не нужно, вызывало лишь скуку и почти отчаяние от мысли, что всё это приходится терпеть повинуясь чьим-то непонятным желаниям. Сейчас, я наверное всё отдал бы, что бы хоть на денёк очутиться средь тех лугов, озёр и рек, а главное в том же беззаботном состоянии. Нет, я вовсе не жалею, что не ценил то, что было. Я понимаю, что всё должно быть вовремя и к месту и что нужно понимать, чего же мы хотим и к чему стремимся.
Погруженный в мутные мысли почти ни о чём я почти не заметил, как мимо меня пролетел, именно пролетел Макс, тот, что курил в тамбуре когда я вскочил в поезд. Я лишь краем глаза заметил промелькнувшую мимо фигуру, обернулся и чуть было не закричал от удивления. Он не шёл, не бежал, он действительно летел и опустился на пол лишь примерно в середине вагона. Я остолбенел. Посмотрел на ребят, думая не привиделось ли мне это, но те не проявляли ни какого интереса к происходящему. Как будто ни чего необычного в летающем человеке и вовсе нет. Макс тем временем вернулся в начало вагона, оттолкнулся и снова полетел меж рядами. Приземлившись опять примерно в центре вагона он повторил свои кульбиты раз, затем ещё и ещё. Я наблюдал за этим как завороженный не в силах ни пошевелиться ни вымолвить хоть слово. Я был поражён происходящим. Мак заметил моё это состояние и предложил:
–Чего сидишь, давай со мной. Круто же. Где мы ещё так попрыгаем, пока ни кто не видит?
Я робко встал, не зная что мне делать.
–Эй, пацаны– продолжил свои призывы макс обращаясь уже к Тохе, троице и всем остальным из нашей группы– хватит киснуть. Совсем сопреете от скуки. Давай за мной.
И все начали прыгать и веселиться. Первым решился Тоха. Явно, что он чётко знал, в отличии от меня, что нужно делать и само действие не казалось ему чем-то невероятным. Видимо опасался он, что кто ни будь из взрослых выразит недовольство поведением оголтелых юнцов. Но взрослые молчали. Им было не до того. Погружённые в свои глубины они даже и внимания не обращали на всё больше и больше резвящихся юнцов. Вскоре к веселью присоединилась почти вся группа. Все, кроме меня. Я просто не знаю, что мне нужно делать. Я сижу и смотрю.