Странное убийство
Шрифт:
Но следующая посылка оказалась такая же тяжёлая, как и первая, что явно указывало на не тряпичный характер её содержимого. И тем не менее, когда Игорь вскрыл посылку, то сверху оказалась панамка в стиле сафари, которая отправилась соседствовать к майке в ожидании лета. Создавалось впечатление, что родичи уже подзабыли климатические особенности Ленинграда. Под панамой скрывался какой-то деревянный божок – предмет языческого поклонения новых друзей предков и огромная сахарская роза, которая и делала эту посылку тяжёлой. О том, что этот светло-коричневый камень, испещренный замысловатой сетью разломов, впадин и плоских выступов, топорчившихся в разные стороны и напоминающих лепестки, называется сахарской розой, Игорь узнал из сопроводительных записок, которых было две: в father-варианте и в mother-варианте.
“Так
“Эти причудливые кристаллы гипса, выросшие на песке, в который раз доказывают, что природа неудержимо стремится к красоте. Даже скупая на разнообразия Сахара и та вырастила эти чудные “цветы”. Местами они целыми “клумбами” выходят на поверхность, но большая часть укрыта аллювиальными отложениями или эоловыми песками или мергелем,” – делилась своими впечатлениями маман.
После этого Игорь уже не писал в письмах, что прислать, но с не меньшим удовольствием, отправлялся каждый раз за очередной посылкой – родители продолжали их присылать, наполняя на свой геолого-романтический вкус. Летом после года работы в Африке должны были приехать домой в отпуск, но они решили провести его на Средиземноморье на сэкономленные валютные средства. В сентябре пришла посылка с дарами моря и бывшими обитателями дна. Среди многочисленных даров природы оказалось и изделие рук человеческих – на сей раз дымчатые итальянские очки. С момента прихода этой посылки прошло не больше месяца до того злополучного утра, когда в квартире N27 был обнаружен труп.
Борис Игнатьевич, стараясь за казенностью фраз скрыть волнение, объяснялся по телефону с дежурным милиционером. Валера стоял рядом, и Борис Игнатьевич после каждой произнесённой фразы смотрел ему в глаза, призывая разделить с ним бремя ответственности. Михаил Семёнович, вроде как оставшийся на вторых ролях, потоптался за спиной у Валеры, а потом по-тихонечку двинул в сторону своей комнаты. Игорь решил вернуться на кухню, где в результате один на один с трупом осталась Лариса, жена Бориса Игнатьевича, привлекательная 35-летняя женщина, сумевшая сохранить стройность и женственность, благодаря тому что вела по советским меркам более или менее обеспеченную и спокойную жизнь. Большие карие глаза на узком лице, создавали иллюзию ещё большей их величины, и пшеничные волосы, которые в любой ситуации оказывались умело и со вкусом убранные, придавали ей то очарование, которое способно увлечь мужчину хоть на край света или пропасти.
Подходя к кухне, Игорь успел заметить, как Лариса резко выпрямилась до неестественной прямоты, будто пытаясь подчеркнуть, что она не только не накланялась над трупом, но и что, вообще, спина её не способна гнуться. Правая рука её при этом, быстро шмыгнув в карман халата, затаилась там, не рискуя пошевелить пальцем. Лариса сделала несколько нарочито медленных деревянных шагов вглубь кухни, сохраняя парализованность тела. Только очутившись на приличном расстоянии от трупа, она начала оттаивать, не вынимая, однако, правую руку из кармана. Зачем-то деловито ощупав левой рукой, подвешенную для просушки петрушку, и будто вспомнив, воскликнула:
– Какое ужасное утро!
– Утро тут ни при чём, – назидательно произнёс появившийся в дверях Михаил Семёнович. – Все тёмные дела совершаются ночью, а утро, оно как весна, обнажающая под стаявшим снегом, накопившиеся за зиму нечистоты.
Кажется, весьма довольный своим сравнением и, бросая недвусмысленный взгляд на Ларису Петровну, явно намекающий на то, что такая женщина и есть само воплощение дьявола, по вине которой совершаются по ночам все преступления, Михаил Семёнович, придерживая одной рукой полы халата, пробирался мимо трупа, высоко поднимая колени и опуская ногу на носок, будто пол был вокруг унавожен, и он с трудом находил пятачок чистого
– Господи, вы еще можете думать о еде?! – сделав театральный жест свободной рукой, воскликнула Лариса. Михаил Семёнович нёс на вытянутой руке две обледенелые сосиски.
– Мне, милочка, в отличие от вас на работу надо идти независимо от всяких катаклизмов, – уже в спину быстро удалявшейся Ларисе, парировал Михаил Семёнович.
Придя в комнату, Лариса окинула её взглядом, соображая, куда спрятать то, что лежало в халате, жгло бедро и приковывало правую руку к карману. Её взгляд блуждал по обстановке, в создание которой она вложила немало сил, времени и денег мужа, пытаясь соединить на 30-ти квадратных метрах аристократизм салона с домашним уютом. Хлопотное это было дело в условиях развитого социализма: соотнести обивку мебели и цвет обоев, даже элементарно расставить всё необходимые предметы и сохранить ощущение пространства, учесть нюансы дневного и электрического освещения. Но Лариса занималась этим самозабвенно и с любовью, и по праву гордилась результатом.
Сейчас комната показалась ей такой неуютной и незащищенной, прямо как лобное место, – ничего не укроешь. “Куда? Куда?” – вертелось в голове. “Между книг? В шкаф с бельём?” И тут же всплывали картинки обыска: в беспорядке разбросанные по полу книги, вывороченные ящики, грудами сваленное бельё, вспоротая обивка…
– Ларочка, скажи, что ты думаешь по поводу этого всего, – подал голос из-за перегородки муж. После звонков в “скорую” и милицию мужчины разбрелись по своим комнатам.
– Ну что я могу думать?! То же, что и все – ничего. Просто ужас какой-то, – нервно расхаживая по комнате, ответила Лариса.
– Вот, стоило уехать в командировку, и на тебе. Приезжаешь, а тут покойник. Спасибо, удружили.
Скрипнула кровать. Лариса вздрогнула и представила себе картину за перегородкой. Боров ( в зависимости от ситуации Лариса именовала мужа либо Бориком, иногда Бобриком, или Боровом – в свои сорок пять он был, прямо скажем, грузноват) сейчас лежал на краю их алькова, подложив руки под голову и свесив одну ногу на пол, всем своим видом говоря, что прилёг на минуточку, чтобы немного подумать о чём-то важном, но на деле в этой позе он вскоре засыпал, слегка посапывая приоткрытым ртом. Лариса ещё искала глазами потайное место в комнате, но уже приходила к выводу, что самое надёжное, пожалуй, будет оставить “это” пока что в кармане халата. Только немного смущала и волновала картина, которую рисовало разыгравшееся воображение: Её обыскивает Олег Янковский в форме эсесовца, и почему-то основное внимание уделяет её груди, которая взволнованно напрягается под халатиком, уже неспособным сдерживать натиск нетерпеливых пальцев с одной стороны и трепещущей плоти с другой. Но она, как настоящая подпольщица, сжав зубы, мужественно терпит эту пытку и сдерживается, чтобы не броситься на шею Янковскому. В этом воображаемом эпизоде эсесовец так и не полез к ней в карман, и это окончательно убедило Ларису в том, что это и есть самое надёжное место. Однако, ей лучше на всякий случай переодеться, тем более, что милиция прибудет с минуты на минуту, и, пожалуй, неприлично будет встречать её в халате, к тому же весьма пикантном.
Глава 2. Милиция, скорая и опергруппа
Ну, не с минуты на минуту, но милиция всё же приехала. Правда, чуть раньше прибыла “скорая”. Врач, которого успели перехватить перед самым окончанием дежурства, беззлобно чертыхался:
– Вы что, с ума тут посходили разом? Вы бы ещё священника вызвали! В самый раз! Ну, артисты. За версту видно, что клиент уже давно во врата рая стучится, а вы “скорую” вызываете.
Небольшого роста белобрысый старший сержант и здоровенный амбал ефрейтор из дежурного наряда тоже только зря наследили в коридоре. Придя на кухню, сержант постоял в раздумье над трупом, потом сдвинул фуражку на затылок и уже собрался нагнуться, видимо, чтобы удостовериться в летальном исходе, но в этот момент врач “скорой”, задержавшийся в связи с естественной надобностью, вышел из туалета: