Странные умники
Шрифт:
– Конечно, приду. Только зачем нам с тобой расставаться?
– Нет, ты точно придешь? Не забудешь? Все-таки десять лет. Что бы ни случилось, ладно?
– Обещаю, что приду обязательно.
– И я приду, – сказала ты.
Напуганный тем жутким месяцем, в течение которого мы с тобой не виделись, я боялся тебя вновь потерять. А ты пользовалась этим со всей широтой своей фантазии. Больше всего тебе нравилось делать из меня зачинщика очередной ссоры с помощью самых невинных на первый взгляд подстрекательств. Тебе, казалось, доставляло истинное наслаждение наблюдать за тем, как, выведенный из себя, я совершал глупые и
После каждой такой выходки я возвращался к себе домой с твердым намерением навсегда вычеркнуть тебя из своей жизни. И всякий раз не проходило и часа, как мое самолюбивое озлобление постепенно уступало раскаянию, преувеличенному чувству вины и непреодолимому желанию видеть тебя тотчас же, сию же минуту, сделать так, чтобы все было по-старому.
Я неотступно следовал за тобой. Я даже поехал с тобой на зимние каникулы в Терскол, хотя не умел кататься на горных лыжах.
Не знаю, когда и где ты успела научиться, но ты каталась великолепно. Когда я впервые увидел, как ты легкими, плавными дугами в изящной высокой стойке спускаешься с горы в ярком горнолыжном костюме, плотно облегающем твою стройную фигуру, я понял, что пропал окончательно.
К несчастью для меня, подобное ощущение испытали, вероятно, и другие, видевшие тебя на склоне, так как в первый же вечер, когда мы сидели в кафе, вокруг тебя захороводили уверенные в своей неотразимости и потому на редкость бесцеремонные «тигры снегов». Они часто приглашали тебя танцевать, посылали на наш столик бутылки шампанского, подсаживались к нам и вели с тобой непринужденную беседу, изредка поглядывая на меня с высоты своей неотразимости. «Мальчик, а ты что тут делаешь? Шел бы ты лучше спать», – говорили их снисходительно-учтивые взгляды. Ты не слишком настойчиво отвергала их внимание, а мне хотелось заехать им всем по физиономии.
На следующее утро ты оставила меня на пологой учебной горке в обществе старательных и болтливых пенсионеров (мне тогда казались пенсионерами все люди старше сорока лет) и уродливых, неуклюжих девиц, а также чрезвычайно педантичного инструктора, который не столько учил нас кататься, сколько следил за тем, чтобы никто из посторонних не пользовался бугельным подъемником… Ты сдала меня на попечение этой на редкость милой публики, а сама в сопровождении туго обтянутых молодцов уехала снимать снежную стружку на Чегет. Ты вернулась поздно вечером, от тебя пахло вином, и ты возбужденно рассказывала мне, как несколько раз спустилась «со всех трех Чегетов», а потом пила шампанское и ела шашлыки в кафе «Айя». На следующий день ты снова укатила на Чегет, а мы сначала отрабатывали поворот «плугом», а потом три часа чинили вышедший из строя подъемник.
На третий день я наотрез отказался от учебной горки и увязался за тобой на Чегет. Я и не представлял себе, на что иду.
Поначалу все шло благополучно. Твои великолепные спутники накануне слишком отпраздновали чей-то день рождения и по этой причине остались в гостинице, а мы с тобой незаметно отстояли очередь на большой подъемник и поднялись в одном кресле наверх, держась за руки и прижавшись друг к другу.
День был чудесный, а горы – ослепительно голубые. Откуда я мог знать, что через полчаса ты умчишься вниз навстречу темнеющей где-то далеко под тобой полоске баксанских лесов, а я, забыв про красоту голубых гор, буду медленно сползать в слепящую преисподнюю, цепляясь пальцами за обледенелый склон.
Ты помнишь Чегет? Ты помнишь обледенелый Чегет? Если да, то тогда ты легко представишь себе, что мог чувствовать на нем человек, всего лишь третий день стоящий на лыжах… Нет, конечно, я мог спуститься вниз на канатке, как это делали многие отдыхающие, поднявшиеся наверх полюбоваться горным пейзажем… Нет, я был и до некоторой степени остаюсь заурядным трусом. Но, поверь, мне было бы значительно страшнее спускаться вниз на подъемнике вместе с «пижамниками», как ты презрительно именовала всех негорнолыжников… Нет, я даже представить себе это боялся!
Я не помню, как спустился. У меня сохранилось воспоминание лишь о чем-то очень долгом, унизительном и уродливом: я всегда боялся высоты. Правда, под конец я все же нашел в себе мужество пустить лыжи вниз по склону и даже изобразил несколько конвульсивных поворотов. Я благодарил Бога за то, что ты не видела меня в этот момент, и в то же время был страшно горд тем, что у меня хотя бы это получилось.
Внизу я нашел тебя у подъемника. Ты тревожно всматривалась в спускавшиеся кресла. У тебя было бледное, виноватое лицо.
– Юрка?! – удивилась и обрадовалась ты, когда я тебя окликнул. – Ну тебя к черту, дурак! Ты же даже поворачивать не умеешь!.. Сегодня такой жесткий склон и бугры. Я сама с трудом спустилась… Ну ты даешь! Молодец парень!
За это «молодец парень» я бы тогда полжизни отдал…
Восемь часов. Это уже много. Целый час прошел. Хотя, я помню, ты опаздывала и на два, и на три часа. А я все равно ждал…
В тот день, когда я «спустился» с Чегета, я прождал тебя всю ночь. Ты ушла в семь часов вечера и обещала вернуться через час. Мне ты объявила, что договорилась о встрече с каким-то парнем, который якобы обещал достать для тебя австрийские лыжные ботинки – «Альпины». Я хотел пойти с тобой, но ты не разрешила:
– Да Господь с тобой, Юронька! Кто же так договаривается! Двое в лодке, не считая козы? Несерьезно! – улыбнулась ты, поцеловала меня и ушла.
Я прождал тебя в холле турбазы до шести часов утра. Ты спустилась по лестнице с одного из верхних этажей и, не говоря ни слова, села рядом со мной в кресло.
– И ты давно здесь? – спросила ты после долгой паузы.
Я молчал.
– Сумасшедший! – Ты тихонько засмеялась, потом сказала радостно и нежно: – Юрка, требуется срочная медицинская помощь: я влюбилась!
Ты достала из кармана куртки маленькую подставку для икебаны, вынула из вазы, стоявшей на столике, несколько цветов, оторвала у них стебли под самые венчики…
– Прости, конечно, – продолжала ты, – но с кем-то мне надо поделиться. Ведь не чужой же ты мне, правда?.. Ты, кстати, его видел. Помнишь, такой высокий рыжеватый мальчик в желтой поролоновой курточке, с таким смешным курносым носиком…
– А его куртка тоже приятно пахнет?
– Что ты? Какая куртка?.. Ой, прости ради Бога, я сейчас ничего не соображаю. Как пьяная. Надо же так втюриться!