Странные умники
Шрифт:
Но ты представляешь мое состояние?! Когда среди ночи мне вдруг позвонили из больницы и сообщили, что мой муж попал в аварию! Я чуть с ума не сошла! Ужас что пережила и сколько всего передумала, пока добиралась до больницы!
Но все-таки есть на свете Бог! И он – Добрый! Он спас Ваню, спас меня, наших девочек! Что бы мы все делали, если бы… Нет, даже подумать жутко!!!
Правда, неделю Ваню продержали в больнице – врачи подозревали, что у него сотрясение мозга. Действительно, когда я его увидела, вид у него был дикий – лицо белое как полотно и отсутствующий взгляд. В первый
Но теперь уже все позади. Как кошмарный сон! Ваню уже выписали. Врачи считают, что если у него и было сотрясение, то очень небольшое. Главное – кончился этот жуткий год!
Боже мой! Теперь-то наконец я поняла, что такое счастье! И как я только смела раньше жаловаться на свою судьбу, ныть по каким-то пустякам, расстраиваться из-за мелочей. Теперь я чуть ли не каждую минуту повторяю про себя: «Господи! Спасибо тебе за все! Я так тебе благодарна! И я счастлива. Счастлива! Счастлива!!!»
Мамуленька! Честное слово, до этого я даже не подозревала, что так сильно люблю своего мужа!
Ваня шлет тебе горячий привет, а я кончаю, потому что иду кормить ужином моего любимого мужа.
Целую,
твоя Светланка,
самая счастливая женщина на свете!!!
3
19 января
Милый Володя.
От своего дома до станции метро я добираюсь пешком. В течение нескольких лет два раза в день я проходил по одной и той же улице, туда и обратно. Казалось бы, улица эта должна быть мне знакома до последней выбоины в тротуаре. Но вчера вдруг впервые замечаю на одном из перекрестков газетный киоск. Заинтересовавшись, подхожу и говорю киоскеру: «Можно поздравить вас с новосельем?» А он улыбается мне: «Я в этом киоске, между прочим, уже три года работаю».
Купил я газету, отошел от киоска, огляделся по сторонам, и вдруг – поверишь ли? – показалось мне, будто я впервые на этой улице. То есть все на ней мне вроде бы знакомо, но один из домов точно стал выше, а на крыше его появилась странного вида конструкция, напоминающая купол обсерватории. Никогда до этого я не замечал этого купола, равно как и орнамента из разноцветных кирпичей на доме напротив.
Меня теперь все чаще навещает странное ощущение: будто я заново родился – в том же мире, в котором жил до этого, но более цельном и полном, что ли. Словно во мне, как в фотоаппарате, кто-то подправил фокус, и вот прежде размытое стало каким-то неожиданно явственным. И эдак каждый день понемножечку подправляют во мне, и я вижу все дальше, все глубже и резче.
Крупинки снега, помнишь?
Вчера меня навестил мой лучший друг Константин, и я рискнул рассказать ему о том самом, как бы замедленном, сентиментальном, снеге. Показалось мне, что снег этот – именно то, что я должен подарить своему другу на прощание.
Костя слушал меня рассеянно, с неловкой улыбочкой, то и дело переглядываясь с моей женой. А когда я кончил, вздохнул с облегчением. «Снег – это прекрасно, старичок, – сказал он. – Между прочим, у нас в Австрии в этом году очень мало снега. А Кирка моя, ты же знаешь, – заядлая горнолыжница».
Между прочим, мой друг уже четвертый год работает в Австрии в каком-то международном институте. И опять-таки между прочим он сообщил мне, что каждый «уик-энд» они с женой Кирой ездят на машине из Вены в Тироль кататься на горных лыжах. И там, в Тироле, между прочим, никаких очередей перед подъемниками. Хотя дорого, разумеется, но они, между прочим, никогда не экономят на своих удовольствиях, и так далее и тому подобное.
Между прочим, он пробыл у меня недолго и, рассказав о Тироле, об отелях, подъемниках и экипировке горнолыжников, почти сразу ушел.
А во мне словно опять подправили фокус, и я вдруг увидел, что мой друг Константин и прочие мои многочисленные приятели, все они и впрямь – «между прочим».
То есть, когда я не жил, они мне были желанны и необходимы. Мы как бы не жили вместе: сладко пили, вкусно ели, говорили каждый о своем и о себе, но радостно и со вкусом. Мы и прежде были чужими друг другу, но в нашей отчужденности было нечто общее, связывающее нас – слепота и глухота наши, наверно. И вот мы словно цеплялись друг за дружку, скучивались в стаю, вместе праздновали наши дни рождения и встречали старый Новый год.
Но теперь мне стало невозможно с ними. Их общество тяготит меня, а я, должно быть, кажусь им чужим и странным.
И все-таки есть нечто грустное в том, что с нетерпением ждешь их ухода, и в том, как неловко за торопливый свой уход они оправдываются.
Твой друг Иван.
Р. S. Прости, Володя, что не задаю тебе обычных вопросов о делах и самочувствии. Если захочешь, сам обо всем мне напишешь. Если, разумеется, адрес у тебя за десять лет не переменился и ты получаешь мои письма.
4
19 января
Мулик мой драгоценный, здравствуй!
Ну зачем так волноваться?! Ведь я же написала тебе, что теперь у нас все в порядке! Ваня чувствует себя прекрасно, ссадина у него на лице зажила, коленка уже не болит. О катастрофе он даже не вспоминает. Ему сейчас не до этого – он очень много работает, пишет свою докторскую. В апреле защищается его начальник, в ноябре – завсектором, а на январь будущего года планируется Ванина защита. Конечно, впереди еще целый год, но ведь это докторская, мамочка! Сейчас для докторов придумали столько много новых требований – застрелиться можно!
Не знаю, правда, можно ли ему так много работать. Но лично я считаю – в таких случаях даже чудесно, что человек занят приятным для него делом и не роется в прошлом.
Тем более из-за того, что он так много работает, Ваня в последнее время полностью изменил образ жизни. Он, например, бросил курить и не берет в рот ни грамма спиртного. Все его друзья в полном недоумении. Даже возмущаются: «Раньше был человек как человек. Можно было поговорить с ним по душам, обсудить животрепещущие проблемы. А теперь сидит как сыч, ничего не пьет, и у нас водка в горле застревает».