Шрифт:
В. Н. ОЛИН
Странный бал
В прошлом 182* году (я уже сказал, что так путешественник начал рассказ свой) - в прошлом 182* году, вечером, один отставной генерал, человек одинокий, сидел у себя дома. На дворе была глубокая осень, и время, помнится, приближалось уже к Михайловским заморозам. Скука мертвая, да и только!
– Сидя на своем турецком диване, на котором лежали в головах три постельных подушки, и раскладывая уже несколько раз и на все манеры гранд-пассианс, генерал бросил наконец карты, зевнул, потянулся, поправил на голове колпак и взял
– Не знаю как вы, а я испытал это несколько раз и поэтому, признаюсь вам, я почти всегда с содроганием принимаюсь за всякую новую книгу.
Что делать? чем заняться?
– Гранд-пассианс уже наскучил, книга не читается, лежать не лежится. Генерал, для рассеяния, спросил трубку; но и тут опять горе! Выкурив перед этим уже несколько трубок, он почувствовал от этой последней тошноту; позвонил в колокольчик, спросил стакан холодной воды, чтобы освежить желудок,- пить не хочется! Беда да и только! Одним словом, какое-то враждебное влияние, казалось, окружало его и над ним тяготело.
Прошедшись несколько раз взад и вперед по комнате, генерал снова позвонил в колокольчик.
– Иван!
– сказал он вошедшему слуге,- выдь на двор и погляди, какова погода; да смотри, не ветрено ли? Все будет по крайней мере не так душно, как здесь,- продолжал он по уходе слуги и, снявши с головы колпак, повесил его на статуйку Медицийской Венеры, стоявшей у него на подзеркальном столике.
Слуга возвратился с ответом.
– Ну, так дай же мне поскорее одеться,- сказал генерал,- я хочу немного освежить себя воздухом. Мертвая скука!
Казалось, что какая-то таинственная сила невольно увлекала генерала на улицу.
Накинув на себя шинель и нахлобучив фуражку, генерал взял трость и пошел прогуляться. На дворе было уже часов около десяти.
Взявши дорогу, без цели и без намерения, по набережной Фонтанки и сделав несколько шагов, он стал дышать свободнее, освеженный воздухом. Ночь была тихая, но темная: порою выплывал из-за туч месяц, сребря фантастические края их или рассыпая перламутровый блеск по дымчатому их руну, и снова застилался тучами. Генерал шел, шел, шел, все прямо по набережной, и, наконец, поворотив на Чернышев мост к переулку, ведущему к Гостиному двору, пошел другою стороною Фонтанки, пробираясь уже домой. Время приближалось к двенадцати часам, стук экипажей уже изредка прерывал безмолвие ночи; свету в окнах большей части домов уже не было, пешеходы начали встречаться реже и реже, многие из фонарей уже догорали, и самые даже наши гостеприимные Фрины (прибавил, улыбнувшись, путешественник) молились уже дома перед лампадкою.
Ночь в столице поучительна для наблюдателя.
Вдруг, неожиданно, попадается генералу навстречу знакомец его, Вельский, молодой образованный человек. Он был закутан в широкий гишпанский плащ; на голове у него надета была шляпа также с широкими полями, подобная тем, какие носят в Англии квакеры, или, лучше сказать, она скорее походила бы на погребальную, если бы только тулья ее имела форму полусферическую, а не просто обыкновенную.
– Куда, любезнейший?
– спросил генерал Вельского, подавая ему руку и остановившись с ним под фонарем на тротуаре набережной.
– В гости,- отвечал Вельский.- А вы, генерал, куда и откуда? Верно из гостей иль театра, или также в гости?
– Нет,- отвечал генерал,- просто прохаживался и возвращаюсь теперь домой.
– Но эти часы,- возразил, улыбнувшись, Вельский,- кажется не пора для прогулки без цели. Верно какое-нибудь пленительное rendez-vous{свидание (фр.) }, генерал… впрочем, быть может, и весьма благоразумное… русый локон - прелестная, стройная ножка, как у подруги первого человека… или голубые глазки, озаренные каким-нибудь из блистающих теперь созвездий… Ха, ха, ха! Это, право, поэзия!… Да и какая ж еще?
– Романтическая, генерал!
– Ах . ты повеса! Вечно шутки, да шутки!… Совсем нет, любезнейший! ты ошибаешься: какая-то мертвая скука - хандра не хандра…
– Верно, сплин?
– прервал Вельский.
– Не знаю.
– Далее, генерал?
– Выгнала меня из дому. Вот я и пошел прогуляться; и теперь, освежившись воздухом, чувствую, что мне стало гораздо лучше, однако ж еще не совсем.
– Долго ли вы гуляли?
– Да так, часов около двух.
– И вы не устали?
– Нимало.
– Прекрасно! И вы не хотите спать?
– Нисколько.
– Прекрасно. И вы говорите, что вам все еще скучно?
– Да.
– Прекрасно!
– Что за гиль (смута, мятеж) ты городишь, любезнейший? Я право не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
– Видите ли вы этот дом?
– спросил Вельский и, вынув из-под плаща левую руку, на которой надета была белая лайковая перчатка - обыкновенная бальная принадлежность молодого человека, указывал на одно здание с прекрасным подъездом, у которого горели два кулибинских фонаря, или кенкета, отражая свет на мостовую.- Вот этот самый,- продолжал он,- который изнутри освещен так великолепно и мило?…
Генерал обернулся и в нескольких от себя шагах, в стороне, увидал в самом деле прекрасно освещенный дом, мимо которого, в своей задумчивости, прошел он без всякого внимания. У подъезда стояло несколько экипажей; в окнах третьего этажа горело множество свеч, и, если бы кто-нибудь в это время, с противуположной стороны набережной, взглянул на это здание,- глазам его представилась бы картина прелестная: дом, опрокинутый в воду, отражался в зеркальных зыбях ее с своим освещением, со всеми своими формами и даже с самым цветом стен своих: поэтому-то осенью блистательные иллюминации в Петербурге весьма живописны по набережным; иногда, по временам, раздавалась музыка, сквозь цельные стекла, с разноцветными гардинами, видны были горящие лампы, люстры и канделябры, картины в золотых рамах, бронза, вазы с цветами и проч.; в окнах мелькали иногда, как бы китайские тени, человеческие фигуры,- и вот прекрасный случай сказать с поэтом:
Перед померкшими домами Вдоль сонной улицы рядами Двойные фонари карет Веселый изливают свет. … … По цельным окнам тени ходят, Мелькают профили голов И дам и модных чудаков… и проч., и проч., и проч.– Прекрасно, прекрасно, генерал!
– повторил Вельский, ударив дважды, как бы в утверждение истины слов своих, рукою в руку.
В это самое время снова раздался из дому звук бальной музыки.