Странный брак
Шрифт:
Третья же стадия наступит, когда придет вечер — пора прощаться и Янош, пожелав Пирошке спокойной ночи, отправится домой. Вот когда начнется мука! Первый день, бог с ним, еще кое-как, а на второй в душе уже зарождается протест. И как быстро он зреет! Ну да, еще бы, ведь его подогревает солнце любви! Вчерашних восторгов нет и следа, в сердце — тревога, и тут как тут вопрос:
"Когда же наконец свадьба?" — Да, когда же?
Раньше конца июня нельзя, потому что прежде нужно закончить университет: необходимо, чтобы граф Янош Бутлер женился, будучи человеком образованным, хотя каждый из рода Бутлеров уже от рождения образованный человек. Просто неудобно назначать свадьбу до троицына дня, а то получится, что Пирошка вышла замуж за студента. Еще, чего доброго, эпиграмму сочинят университетские товарищи Яноша. А что скажет профессор Кёви, который так любит Бутлера? Злые языки и по этому поводу могут что-нибудь наплести. Нет, уж пусть лучше свадьба будет в конце июня, на Петров день. На том и порешили.
Правда, впереди еще много времени, но, и дел предстоит немало. Нужно письменно известить всю родню, заказать в Вене и в Капице уйму всяких вещей, необходимых для приданого.
Гонец в тот же день оседлал коня и помчался в Натак, к опекуну Бутлера — Иштвану Фаи, известить его о состоявшейся помолвке. Фаи ответил жениху и невесте торжественными эпистолами и, к приятному удивлению Яноша, прислал давно заготовленное и до поры лежавшее в столе свидетельство о совершеннолетии графа Бутлера. Опекун Яноша сообщал о своем согласии на брак и посылал отеческое благословение. Он, мол, и сам приехал бы расцеловать дорогую невесту, но проклятая подагра не дает ему подняться с постели. К посланию, адресованному невесте, было приложено знаменитое фамильное ожерелье из смарагдов, которое Бутлеры при обручении дарили своим невестам. "Ожерелье это, — добавлял Фаи в конце письма, — в свое время принадлежало матери шведского короля Карла XII и, по преданию, приносит особое счастье его владельцу".
Посылая нарочного в Патак, Бутлер наказал ему также зайти в городе в ювелирную лавку Михая Буйдошо и купить два массивных обручальных золотых кольца — одно побольше, другое поменьше.
И еще один верховой отправился в путь: он вез послание графа Бутлера к управляющему имением в Бозоше. Молодой граф просил как можно скорее, не жалея ни денег, ни трудов, немедленно заняться приведением в порядок замка и парка, так как в конце июня он приедет и останется там жить. Садовнику было приказано посеять как можно больше цветов, потому что вместе с графом в замке поселится еще кто-то, очень любящий цветы. Все пространство между деревьями велено было засеять гвоздиками, так называемыми "искорками". В письме напоминалось и о пруде, который нужно было очистить и заселить рыбками. "Было бы также весьма целесообразно, — писал граф, — чтобы получатель настоящего письма связался с управляющим моими имениями в Пардани, Ференцем Ногаллом, и управляющим имениями в Трансильвании, Йожефом Габором, чтобы они переселили часть соловьев, во множестве в тех имениях пребывающих, в парк бозошского имения, где пусть эти птицы и поют…"
Хорват чуть со смеху не умер, когда Янош показал ему свое письмо.
— Хотел бы я посмотреть на этих твоих соловьев, как их будут ловить и переселять, и станут ли они после этого петь? А что касается пруда, тут ты немного недодумал. Император Гелиогабал, когда женился, приказал наполнить целое озеро розовым маслом, чтоб за милю вокруг разносилось благоухание.
— А не наполнить ли и мне пруд розовым маслом?
— Глупышка ты! Ведь сейчас в целом мире нет такого количества розового масла. Все твое богатство уйдет на это, да и мое вдобавок!
Уже целых три дня Янош чувствовал себя счастливым. Верно, уведомления о помолвке, которые Хорват разослал родственникам, были уже получены, а Янош все еще скрывал свое счастье от семьи Бернат. Но вот настал последний день каникул. Наутро надо было отправляться в Патак. Тетушка Бернат уже пекла им на дорогу лепешки и жарила гуся, а в доме еще никто ничего не знал о тайне Бутлера. Яношу было неудобно и стыдно перед самим собой, но он очень боялся неприятного разговора, зная, как не любят Бернаты бывшего винокура, с которым вот уже двенадцать лет, как не разговаривают. Однако хочешь не хочешь, а придется перед отъездом сказать старикам о случившемся. Надо только сделать это таким образом, чтобы как можно меньше огорчить добрых стариков и все сошло бы как можно глаже. Но как? Янош решил схитрить и шмыгнул на кухню, где хлопотала хозяйка (как раз в этот момент она влепила пощечину неосторожной служанке, которая наступила на маленького цыпленка и задавила его).
— А я как раз вам в дорогу гуся жарю, сынок, — сообщила тетушка, увидев Яноша. — Раньше других успел подрасти и даже, на свою беду, разжиреть. Если б еще парочку дней подержать его на откорме, он стал бы еще жирнее. Но ничего не поделаешь, профессора не ждут. Полюбуйся-ка на него, как он великолепно подрумянился в духовке.
— Спасибо, тетушка, только мне сейчас не до гуся…
— Знаю, плутишка, опять у Дёри в Оласрёске остановитесь, то-то пир будет! Только смотри не влюбись в красавицу баронессу.
— Уже влюбился, тетушка.
— Что ты сказал? — изумленно переспросила хозяйка дома.
— Да вот сказал, что вы разлюбили меня, тетушка!
— Ай-яй-яй, да как у тебя только язык поворачивается говорить такое? Вот как плесну чем-нибудь в твои бесстыжие глаза!..
— Вы даже не смотрите на меня, тетушка, — хитро продолжал сетовать Янош.
— Как это не смотрю? Вот и сейчас гляжу.
— Готов чем угодно поклясться, что вы уже три дня и внимания не обращаете на мою руку…
— Что? Уж не ушибся ли ты?
— Видите, вы и не заметили, что у меня на руке.
— Что же на ней, болячка, что ли?
— Нет, вы только взгляните, дорогая тетушка… — И с этими словами он, как ребенок, желающий чем-нибудь похвастаться, разжал правую руку: на одном из пальцев, рядом с фамильным кольцом-печаткой, было гладкое золотое кольцо.
При виде этого у тетушки Бернат вылетела из рук поварешка, и она с испугом разглядывала то, что представилось ее взору.
— Кому же ты собираешься его отдать? А?
— Это? Никому, разве только самой смерти! Я сам его получил.
— Так от кого же? Ну?
Юноша только плутовато улыбнулся:
— Угадайте, тетушка.
— Я гадать не буду, а вот если ты сию же минуту мне не скажешь, то получишь такую встрепку, какой еще ни одному графу в мире получать не доводилось. Для того ли я нянчилась с тобой, лелеяла тебя с малых лет? А ты… — Добрые глаза ее в одно мгновенье наполнились слезами.
Янош же принялся целовать ее руки, моля о прощения, а затем наклонился и на ухо прошептал заветное имя, которое было для него звонче серебра и злата, ярче блеска драгоценных камней и нежнее всех мелодий мира:
— Пирошка Хорват! Пирошка Хорват!
Тетушка молча сделала ему знак, чтобы он последовал за ней в ее комнату. Янош перепугался: вдруг ей придет в голову поставить его коленями на дрова, как она частенько делала это, когда он был еще мальчишкой.
— Говори, рассказывай по порядку, как все случилось, — сказала она строго, явно задетая в своей гордости.
Янош поведал ей все от начала до конца.
— И это произошло три дня тому назад?
— Да, тетушка.
— И три дня ты мог молчать?