Странствие Бальдасара
Шрифт:
Если бы я решил бежать отсюда, следует ли мне предупредить ее об этом?
Сегодня утром я закончил текст, который писал со вчерашнего дня. Мои знания исчерпались, и теперь эстафету приняло воображение. Они тем не менее слушали меня с еще большим вниманием. Правда, я заставил Мазандарани заявить, что едва он откроет читателю Высшее Имя, оно наполнит удивлением и ужасом всякого, кто его узнает.
Возможно, сейчас я выиграл время и получил кредит доверия у моих слушателей. Пока мне везет, но сберечь удачу можно, только постоянно увеличивая ставку!
11 сентября.
У русских сегодня наступил Новый год, и я
Когда около полудня мы собрались в комнате капеллана, я начал с упоминания этого числа в надежде отвлечь их внимание. Слегка преувеличивая, я передал им рассказ, изложенный моим другом Джироламо на борту «Sanctus Dionisius», сообщив, что в Московии множество людей убеждены, что день Святого Симеона, означающий для них Новый год, будет последним. И что мир будет поглощен потоком огня.
Несмотря на многозначительные взгляды учеников, капеллан промолчал. Он только слушал меня — рассеянно и почти равнодушно. И хотя он не подвергал сомнению мои слова, все же, воспользовавшись минутой тишины, он тут же вернул меня к нашей книге. Я принялся с неохотой листать страницы, заменяя подлинный текст своими фантазиями…
Воскресенье, 12 сентября 1666 года.
Боже мой! Боже мой! Боже мой!
Что еще я могу сказать?
Боже мой! Боже мой!
Неужели это произошло?
Посреди ночи Лондон заполыхал. И сейчас говорят, что городские кварталы вспыхивают один за другим. Из своего окна я вижу багровый отсвет пожара, вижу улицы, по которым бегут охваченные ужасом люди, слышу их отчаянные крики, а надо всем этим кошмаром — черное небо, лишенное звезд.
Господи! Возможно ли, что конец света будет именно таким? Не внезапно нахлынувшее ничто, а огонь, подходящий все ближе и ближе, и вскоре уже я увижу, как поднимается этот огонь, заливающий все вокруг как воды потопа, и буду чувствовать, как он поглощает меня?
Не наблюдаю ли я сейчас из окна, как приближается мой собственный конец, который я силюсь описать, склонившись над страницами своего дневника?
Всепожирающий огонь быстро движется вперед, а я сижу за этим деревянным столом, в деревянной каморке и доверяю свои последние мысли простой бумаге, способной загореться от любой искры! Безумие! Безумие! Но это безумие, разве оно не отражение всего моего поведения, поведения смертного? Я грежу о вечности, в то время как передо мной уже разверзлась могила, и благочестиво вверяю душу свою тому, кто уже готов вырвать ее у меня. Со дня рождения меня отделяли от смерти лишь несколько лет, сегодня, быть может, — несколько часов, но что есть год с точки зрения вечности? Что такое день? Или час? Или одна минута? Все это имеет смысл для нас, лишь пока бьется сердце.
Бесс приходила ко мне ночью. Мы опять сжимали друг друга в объятиях, пока там, внизу, рядом с нами раздавались крики, поднимались к небу мольбы о помощи. Из окна видны чудовищные багровые отсветы, а иногда я замечаю, как вырываются вверх, а потом опадают языки пламени.
Гораздо хуже огня и багровых отсветов этот ужасающий скрежет: словно гигантская глотка какого-то зверя впивается в деревянные стены домов, грызет их, кусает, жует и жует, а затем — выплевывает.
Бесс побежала к себе в спальню, чтобы накинуть на себя что-нибудь, так как ко мне она явилась наполовину раздетой, потом вернулась, и вскоре к нам присоединился капеллан со своими учениками, которые ночевали сегодня в нашем
Посреди восклицаний, слез и молитв то один, то другой упоминал улицу или высокое здание, которые были уже охвачены или окружены огнем. Не зная ни одного из этих мест, я не слишком хорошо понимал, пора ли мне волноваться и тревожиться или можно немного успокоиться. Мне не хотелось задавать им слишком много вопросов. Я отошел от окна, уступив его местным жителям, а сам устроился в своем углу и стал наблюдать за их жестами, их тревожным перешептыванием, их страхами.
Через несколько минут мы вместе спустились один за другим по скрипучим деревянным ступеням в нижнюю залу, где не могли уже расслышать треска огня, зато прекрасно слышали глухой беспрестанный рокот толпы, который казался гневным ворчанием.
Если я проживу еще достаточно долго, чтобы хранить воспоминания, я сберегу в памяти несколько сцен. К примеру, Магнуса, который ненадолго вышел на улицу, потом вернулся в слезах и сообщил, что только что занялась «его церковь»: церковь его покровителя, святого Магнуса, что возле Лондонского моста. В течение всего этого трагического дня сюда приходили вести о тысячах новостей такого рода, но я никогда не забуду бесконечного отчаяния этого юноши, так беззаветно верующего и теперь безмолвно обвинявшего Небеса в предательстве.
Дверь «Ale house» за все утро ни разу не распахнулась настежь. Когда Магнус, Кальвин или Бесс ходили разузнавать новости, ее лишь слегка приоткрывали, чтобы пропустить их, а в следующий раз она чуть открывалась, чтобы дать им войти. Капеллан тяжело опустился в кресло и ни разу с него не поднялся. Я остерегался показываться на улице из-за распространившихся с рассвета слухов о том, что будто бы город подожгли те, кого здесь именуют «папистами».
Я только что написал «с рассвета», это не совсем верно. Мне хотелось бы до последнего дыхания оставаться точным и ясным, но это случилось совсем не так. Сначала, с раннего утра пошли толки о том, что огонь возник в булочной — то ли плохо затушили печь, то ли служанка задремала и позволила огню выбиться на улицу Пудинг Лэйн 63 , совсем рядом от того постоялого двора, где я провел две мои первые лондонские ночи.
63
Пудинг Лэйн — Pudding Lane, Хлебный переулок, букв.: «переулок пудинга» (англ.). — Примеч. пер.
Часом позже, уже на нашей улице, кто-то сказал Кальвину, что начался штурм голландского и французского флотов, которые подожгли город, чтобы вызвать замешательство и воспользоваться им с тем, чтобы броситься в атаку, и теперь надо ожидать худшего.
Еще через час говорили уже не о флотах, явившихся причиной пожара, а об агентах Папы-«антихриста», которые в очередной раз пытались уничтожить эту «страну добрых христиан». Рассказывали даже, будто толпа хватала людей по одной-единственной причине: за то, что они не были уроженцами этих мест. Плохо быть иноземцем, когда город в огне, благоразумнее сидеть дома, поэтому весь этот день я скрывался и прятался. Сначала внизу, в большой зале, потом, когда начали заходить соседи, захлопнуть дверь перед носом которых было невозможно, мне пришлось спрятаться подальше, забравшись выше: в мою комнату, в мою деревянную «обсерваторию».