Странствия Лагардера

Феваль Поль Анри

– Ну, теперь говори! – хором воскликнули собравшиеся.

– Ладно, любезные друзья. Я расскажу новость вам всем, хотя только одна сеньорита явила мне такую милость… Палач убит. Его жена нынче утром обнаружила рядом с собой полуостывшее тело. Кто-то поразил его кинжалом в самое сердце.

– Но кто же? Кто его убил?

– Вот уж вопрос так вопрос! Откуда мне знать? Никто, кроме полицейских, не заходил к нему днем, никто никогда не заглядывал ночью… Должно быть, сам дьявол решил наконец утащить его в преисподнюю… или Господь Бог помешал палачу казнить невиновного.

Стало слышно, как в

карманах щелкают четки.

– Так осужденный невиновен? – спросил кто-то.

– Сам-то я точно не знаю, но слыхал, что он чист перед, Богом и людьми. А если это и вправду так – Пресвятая Бо­городица и святой Винсент обязательно спасут его в последний момент!

– А ты с ним знаком?

– Я-то? Да нет. А если вы хотите разузнать все попод­робнее – вон там стоит одна цыганочка. Она с ним, кажется, водила дружбу. Только что она говорила, что он не испанец.

Нищий указал рукой туда, где якобы стояла цыганка, – и все бросились в ту сторону, сгорая от любопытства.

Оборванец же просто хотел избавиться от слушателей. Они узнали от него, что осужденный невиновен, и эта весть через несколько минут облетит всю площадь. Пока Паспуалю ничего больше не требовалось.

Там, куда наш храбрец направил любопытных, Марикиты давно не было, и он прекрасно это знал. Растолкав плотную толпу, он поспешил встретиться с маленькой цыганкой у самого эшафота. Марикита уже ждала его. Они заговорщицки пере­глянулись.

– Все хорошо, – шепнул Паспуаль на ухо девушке.

Затем он обменялся взглядами с еще одним человеком, сто­явшим неподалеку. Этим человеком был сам палач! Потом Паспуаль тихонько отошел в сторонку. Теперь у него было время подумать о поцелуе, который – даже без всяких просьб – подарила ему одна из первых красавиц Мадрида.

«Вот ведь, – размышлял нормандец, – куда заводит женщин их безумное любопытство! Одно слово – Евины до­чери. И своим счастьем я обязан тебе, мой благородный друг, – тебе, которого сейчас вздернут на виду у всей этой толпы… Если ты, старина Кокардас, выпутаешься из этой пе­ределки – какой славной бутылкой отблагодарю я тебя за ми­нутное блаженство, которое ты невольно подарил мне!»

Амабль философствовал! Да и что еще делать у подножья виселицы? Впрочем, как видно, образ сеньориты с алыми, соч­ными, как гранат, губками не давал ему долго грустить.

«А что бы я рассказал ей за второй поцелуй? – сообра­жал он. – Признался бы, что я сам и убил мадридского пала­ча, чтобы его место мог занять другой человек? Сказал бы, кто этот другой?»

Так все и было. Накануне палачу предложили приличную сумму, попросив подрезать веревку у самой петли, чтобы она держалась на ниточке. Палач согласился и взял деньги, но положиться на него было нельзя. И Паспуаль без колебаний убил его – потому что палач был бесчестным человеком, потому что надо было выручать Кокардаса, потому что так велел Лагардер.

Толпа вдруг стихла. Вдалеке послышались голоса священ­ников, читавших заупокойные молитвы.

Солдаты навели порядок среди зрителей. Паспуаль и Ма­рикита очутились рядом, у самого эшафота. Шаверни стоял в каких-нибудь десяти шагах от них; не подозревая, что они так близко, он посматривал то на помост, то на улицу, откуда дол­жна была появиться процессия.

Да если бы

он и углядел помощника учителя фехтования – как узнал бы его в таком жалком нищем? И как заметил бы среди тысяч лиц мордашку маленькой цыганки, которую после Сеговии и видел-то лишь однажды, мельком? А чувствовал ли он, что где-то тут, совсем рядом, находится Лагардер – так же, как и он сам, замаскированный до неузнаваемости?

«Я осужден на бездействие! – дрожа от ярости, думал Шаверни. – Бедняга погибает, а я ничем не могу ему по­мочь!»

Все взгляды обратились в одну сторону: появился Кокардас, одетый в белое, верхом на безухом осле; ноги гасконца во­лочились по земле. На голове у него был зеленый колпак с белым крестом. Впереди шли священники – читали молитвы и готовили осужденного к смиренному переходу в вечность.

Надо сказать, их причитания мало трогали нашего друга. Он все равно не понимал ни слова – да и какая ему была разница, что шепчут ему в уши по-испански или по-латыни? Ему было ясно одно – пробил его смертный час. Кокардас не заботился о том, чтобы умереть по-христиански, но хотел по­гибнуть, как герой.

Пуще всего его злило то, что рядом идут братья мира и милосердия[«Братство мира и милосердия» – не монашеский орден, хотя устав его очень строг. Это группа почтенных горожан, до­бропорядочных и добросердечных. По вековому обычаю, они заботятся о каждом осужденном на казнь с момента вынесения приговора и не только с искренним милосердием готовят его к встрече со Всевышним, но и берут под свое покровительство его семью, воспитывают осиротевших детей, делая из них поря­дочных людей. Величайший преступник, попавший на их попе­чение, – для них уже не преступник, а несчастный брат.

На фоне лицемерной испанской набожности пример истинно христианской добродетели, подаваемый этим братством, во­истину велик, и никто с этим не поспорит…], звонят в колокольцы и пользуются его несчастьем, чтобы собирать подаяние.

– На благотворение и мессы за упокой души несчастного осужденного! Подайте кто сколько может Бога ради!

Вновь и вновь жалобно твердили они эту фразу – и ко­шельки их наполнялись золотом, серебром и медяками.

«Да, ничего не скажешь! – думал гасконец. – Эти ка­нальи и сотой доли не отсыпали бы на то, чтобы спасти мою башку. И ведь все хотят посмотреть, как мои кости будут бол­таться на веревке: платят за место дороже, чем в парижской Опере! Что ж, приятели, вы платите не зря – стоит раскоше­литься, чтобы поглядеть на смерть Кокардаса-младшего, да, го­луби мои! И нечего мне на них сердиться – они оказывают мне честь, ничего не скажешь!»

Он тоже философствовал, только не так безмятежно, как Паспуаль…

– На благотворение и мессы за упокой души… – вновь загундосили священники.

– Сколько деньжищ, голуби мои, идет бритым макуш­кам! – ворчал Кокардас. – За два месяца не пропьешь! Ху­же нет, как попасть на виселицу в Испании!

Но те, о ком он в эту роковую минуту думал с таким пре­зрением, заслуживали лучшего мнения.

Но Кокардасу было не до того: он видел, что эти люди ве­дут его на виселицу и, пользуясь его бедой, собирают деньги, которым не суждено превратиться в благородное вино. Уже из-за одного этого он не мог отнестись к ним с почтением.