Странствия Властимира
Шрифт:
И сами люди невольно поддались чарам песни — одни утирали слезы, другие оглядывались, третьи схватились за голову. И сам султан взялся за сердце, дивясь силе неверного.
Но тут иная мысль пришла ему в голову, и. он отбросил волнение.
— Эй, маг! — позвал он, и все птицы и звери тут же бросились врассыпную от его голоса. — Правду скажу, поразил ты меня своим искусством! Так и быть — исполню я обещание свое, отпущу того рыцаря и позволю ему выбрать себе наложницу из числа северянок…
— Ой, верно ли, султан? — обрадовался Буян.
— Отпущу, а может, не его одного, — важно кивнул тот, — но
— А раз видел, то и мне спорить негоже, —развел руками Буян, — то правда истинная!
От радости не усидел султан на месте — вскочив, подбежал к гусляру и схватил его за руку.
— Проси у меня, чего хочешь, — заговорил он, — все исполню, только еще раз покажи свое искусство!
Буян чуть не расхохотался, глядя на взволнованное лицо султана,
— Покажу, не сомневайся, — кивнул он. — Хоть сейчас и запою для тебя — мне то в радость, что другим по нраву! Выбирай, о чем спеть?
— Да ты не понял меня. — Султан оттащил его в сторонку от любопытных ушей. — Свезу я тебя в Багдад, пред грозные очи самого шейха Абу-Бекра-аль-Джафара. Представлю как своего раба — это чтоб тебя в его покои провели, — шепнул султан примиряюще, — там ты покажешь свое искусство и песней своей, — здесь султан заговорил так тихо, что Буян лишь по губам догадывался о значении слов, — заставишь его отречься от престола и короновать меня!.. Давно мечтаю я стать шейхом Багдада, а уж тогда я тебя так награжу, что век помнить будешь!
— Нет!
Султан нервно обернулся — не понял ли кто ответа гусляра. Буян гордо вскинул подбородок, не гладя повелителю правоверных в лицо.
— Ты меня не понял? — начал снова султан. — Язык мой не так хорошо разумеешь?
— Да все понял я! — Буян вырвался из его рук.-До последнего слова — все!.. Мой дар людям нести радость должен. Негоже мне во зло им пользоваться — на мятеж подбивать, подручным палача слыть…
— Да не палачом, а…
— Все одно! — отрезал Буян. — Не певец тот, кто на войну и убийство других подбивает! И не слуга тот, кто господина своего предает!
Он выкрикнул это так громко, что испугался султан, как бы не догадались слуги, советники и жены его, о чем разговор у них шел.
— Взять его! — крикнул султан, взмахнув рукой. — И казнить немедленно!
Уже набросились на гусляра воины, уже заломили ему руки назад, уже послали за палачом, но вдруг любимая жена султана вскочила со своего места и пала на землю.
— О нет, повелитель! — закричала она, сдерживая слезы. — Ради нашей любви, ради сына нашего, ради меня — оставь жизнь этому неверному! Он не знает наших законов, потому и прогневил тебя! Ты же обещал ему награду за голос — так подари ему жизнь!
Она осталась лежать у ног султана, причитая и плача, и все поняли, что гусляр похитил сердце жены султана.
Лучше всех понял это сам султан. Это взбесило его. Он мог бы сам срубить наглецу голову, но женщина напомнила о его обещании, которое слышали все. Вспомнил султан о том, что имеет дело с магом, — испугался, что тот перед смертью проклянет его, и только потому смягчился, повелел бросить Буяна в тюрьму и держать там, пока он не смирится.
Услышав
Из сада отвели его на зады дворца, где среди голых глинобитных заборов поднимались стены конюшен. В центре пустого двора, обнесенного стенами, за которыми не было видно ничего, кроме неба, был глубокий колодец, выложенный отшлифованным камнем, глубиной в пять саженей с малым. В него не заглядывало солнце. У дна колодца камня не было — только сырая земля, от которой вечно тянуло холодом. Буяна опустили в колодец и закрыли крышкой с такой частой решеткой, что гусляр почти не мог видеть сквозь нее света. У решетки стоял сторож — охрана не отходила от колодца ни на миг.
Потянулись дни. Буян ничего не знал о своих друзьях и не ведал, как дать им знак. С ним никто не заговаривал — раз в день открывалась крышка, и сверху в корзине спускали пищу и воду Тогда же спрашивал у него слуга султана, не передумал ли он. Но всегда в ответ слышалось одно: «Нет!»
Сколько миновало дней — Буян не считал, сбившись. Лишь однажды в неурочное время услышал он сверху тихий голос, робко окликающий его. Было это так непривычно и странно, что гусляр тотчас поднял голову и увидел, что кто-то примостился на решетке.
— Ты живой ли, маг-певец? — позвали его.
— Живой. А что тебе нужно от меня? — отозвался Буян. По голосу он уже догадался, что говорила с ним женщина, и обрадовался — видать, нашел свою невесту Гаральд, здесь она и его помнит по-прежнему.
— Тебе привет от госпожи нашей, Будур-аль-Алтын, любимой жены повелителя, — ответила девушка. — Помнит она голос твой дивный, никаких иных певцов слышать не хочет. Рассорилась из-за тебя с нашим султаном…
— Передай ей, что не дело она творит, — оборвал Буян. — Мы жен чужих не умыкаем — у нас то не в обычае. А за то, что помнит она меня, спасибо. Передай, что и я не забыл, как она на мою защиту поднялась…
Отговорив, подумал он, что сейчас уйдет невольница, но она медлила.
— Чего тебе еще? — окликнул ее гусляр. — Говори скорее да уходи, а не то застанут тебя здесь и убьют!
— Погоди, певец, менестрель чужеземный, не гони меня, честно ответь, — заторопилась девушка. — Откуда ты знаешь про сэра Гаральда Мак-Хагена, рыцаря из Англии, друга самого короля Альфреда?
— Да от него самого! — Буян даже вскочил от радости. — А ты и есть невеста его, Джиневра?
— Нет, — повинилась девушка. — Но про миледи я хорошо знаю. Я служанка ее, Марион. Здесь меня Мирима зовут по-ихнему… Нас с миледи вместе похитили.-ее за красоту, а меня — чтобы не успела слуг позвать. Везли нас сюда, чтобы продать. Уже и на помост вывели, и человек султана цену назначил, и сторговались они за нас обеих с норманном, как раздался стук и гром. Небо все потемнело. Выскочили на торг тридцать всадников в черном на вороных конях. Кони, как птицы, через лавки купцов перемахивают. А впереди — всадник, видом подобный дьяволу. Подлетел он, закричал: «Даю втрое больше, и она моя!» Никто и словом не успел обмолвиться, как на помост упал слиток золота величиной с голову, а всадник подхватил миледи, крикнул, и все умчались, а куда — никто не ведает…