Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно

Баландин Рудольф Константинович

Он понимал, что осуждает себя на казнь.

Великий Инквизитор — безликое олицетворение власти — остался в тщательно скрываемом смятении, понимая, что властен только над телом пленника. Душа его никому не подвластна, пока он упорствует в свободе своей. Ибо недаром сказано, что даже сам сатана не в силах овладеть душой без согласия человека. И сама церковь… Тьфу ты, прости господи, что за святотатство… Но ведь и церковь, всей силой своей противостоящая козням нечистого, не может овладеть душой этого одного малого человека без его на то согласия. Еретический государь Генрих IV, властитель великой державы, признал свои заблуждения, раскаялся и был возвращен католической церкви… Выходит, заполучить душу королей легче, чем простого смертного! Король — властелин государства — раб политической ситуации.

Ради сохранения трона он готов продать свою душу дьяволу, а не только… Ах, господи, опять святотатственное сопоставление… Короче, с королями проще. А чем заставить подчиниться этого одинокого человека? Он властен только над самим собой, над своими убеждениями. Но это поистине абсолютная власть, с которой не сравнится господство никакого абсолютного монарха…

Владеющий собой — властитель всей Вселенной, ибо Вселенная заключена и в микрокосме личности человека.

И все-таки не мог допустить Великий Инквизитор своего публичного посрамления. Уничтожить отступника — чего бы проще. Но тогда он погибнет победителем, прославлен будет как мученик за идею. Этого посмертного триумфа нельзя было допустить.

Решение конгрегации от 21 декабря 1599 года:

«Брат Джордано был допрошен. Постановлено, чтобы генерал и викарий ордена проповедников взяли на себя дело его и указали ему те положения, от которых он должен отказаться, дабы он признал свои заблуждения, исправился и склонился к отречению, а также показали бы ему собственную выгоду, чтобы он мог спасти свою жизнь».

Да ведь знал, знал обреченный свою выгоду и мог бы спасти свою жизнь; только было нечто выше выгоды и даже выше собственной жизни…

В тюремную камеру Бруно приходили генерал ордена доминиканцев Мариа Беккариа и прокуратор Изарези делла Мирандола. Они продолжали убеждать его спасти собственную жизнь… Странно, конгрегация пеклась не столько о вечной душе обвиняемого, сколько о его бренной жизни. А впрочем, что тут странного, если Великий Инквизитор безверующий! Не атеист, нет, а просто-напросто человек без веры. Вовсе не душа грешника нужна ему — пусть этим промышляет выдуманный дьявол. Нужна ему хотя бы видимость смирения, раскаяния, поклонения, подчинения. Только видимость! Ведь как знать, возможно, вся власть сильных мира сего зиждется именно на видимости подчинения и подобострастия. А потому и сама эта власть — видимость, во имя которой упорно приносят в жертву многих и многих людей, создают высокие троны и пышные церемонии, плодят толпы придворных, блюдолизов охраны. Все это — чтобы придать видимости облик реальности, выдать самозваную власть, добытую годами подлости, злодейств, предательств, унижений, потаенной жажды господства, за дарованную свыше, предоставленную достойнейшим…

Но у Ноланца не видимость, а подлинность. Его не удается принудить к раскаянию ни пытками, ни доводами рассудка.

Он решился.

20 января 1600 года ему был вынесен смертный приговор.

Комедия возвращения в лоно церкви раскаявшегося еретика, блудного сына была сорвана. Наступление юбилейного года пришлось праздновать без этого весьма желанного для церкви триумфа. Вместо комедии надлежало сыграть трагедию… Нет, не сыграть: трагедии в жизни происходят подлинные.

Подсвечником Ноланец не согласился стать. А коли ты свеча, то гори!

Смертный приговор Бруно сохранился, хотя и в неполном виде. Вот выдержки из него, пропитанные лицемерием:

«…Называем, провозглашаем, осуждаем, объявляем тебя, брата Джордано Бруно, нераскаявшийся, упорным и непреклонным еретиком. Посему ты подлежишь всем осуждениям церкви и карам, согласно святым канонам, законам и установлениям, как общим, так и частным, относящимся к подобным явным, нераскаянным, упорным и непреклонным еретикам. И как такового мы тебя извергаем словесно из духовного сана и объявляем, чтобы ты и в действительности был, согласно нашему приказанию и повелению, лишен всякого великого и малого церковного сана, в каком бы ни находился доныне, согласно установлениям святых канонов. Ты должен быть отлучен, как мы тебя отлучаем от нашего церковного сонма и от нашей святой и непорочной церкви, милосердия которой ты оказался недостойным. Ты должен быть передан светскому суду монсиньора губернатора Рима, здесь присутствующего,

дабы он тебя покарал подобающей казнью, причем усиленно молим, да будет ему угодно смягчить суровость законов, относящихся к казни над твоей личностью, и да будет она без опасности смерти и членовредительства.

Сверх того, осуждаем, порицаем и запрещаем все вышеуказанные и иные твои книги и писания, как еретические и ошибочно заключающие в себе многочисленные ереси и заблуждения. Повелеваем, чтобы отныне все твои книги, какие находятся в святой службе и в будущем попадут в ее руки, были публично разрываемы и сжигаемы на площади Св. Петра перед ступенями и таковые были внесены в список запрещенных книг, и да будет так, как мы повелели.

Так мы говорим, возвещаем, приговариваем, объявляем, извергаем из сана, приказываем и повелеваем, отлучаем, передаем и молимся, поступая в этом и во всем остальном Несравненно более мягким образом, нежели с полным основанием могли бы и должны бы.

Сие провозглашаем мы, генералы кардинальные инквизиторы, поименованные ниже».

И подписи: Мадруцци, Сансеверина, Деза, Пинелли, Аскулано, Сассо, Боргезе, Ариони, Беллармино.

Искренне существовали во лжи высшие чины церкви. Давно перестали замечать нормальный человеческий смысл тех фраз, которыми привычно орудовали. Какая умилительная нота всепрощения в словах: «усиленно молим смягчить опасность смерти и членовредительства». Существуй бог на небе, сходный с людьми, он бы содрогнулся от этого кощунственного лицемерия. Человека приговаривают к смертной казни, и сами же палачи молят бога смягчить кару и отвести опасность смерти. Да если бы эти судьи верили в бога, как посмели бы они столь гнусно пытаться обжулить его, всеведающего?! Какую кару ожидать им для себя за такое святотатство? Нет, не боятся они, что небесные своды обрушатся на их головы, что милостивый бог чудесным образом внемлет их фальшивой просьбе и освободит осужденного. Единственное смущает их, раздражает, озабочивает: суд потомков.

Изолгавшиеся люди, растерявшие свои лучшие человеческие качества, продираясь к верхам церковной власти, не могут оглупить себя настолько, чтобы вовсе перестать думать о будущем, переживать будущее в настоящем. Не бога пытаются они обмануть — будущие поколения людей. Вот кому предназначены лживые мольбы и сожаления.

Не странно ли: в ту пору не возмущала людей возможность казни за веру в свои убеждения (не приносящие вреда никому лично), убийство именем милосердного бога, лживое обращение к милосердию из уст палачей. Выходит, многие действительно были обмануты или упорно делали вид, будто верят в обман. Выходит, тактика душителей свободы была достаточно верной: даже многие более поздние поколения спокойно воспринимали подобные суды, а деятелей типа Беллармино почитали чуть ли не за святых.

Однако рано или поздно наступает пора прозрения, и суд потомков бывает объективным и справедливым — суд над судьями. Не напрасно Великий Инквизитор, осуждая Джордано Ноланца, изворачивался, прибегал к словесным уловкам. Великий Инквизитор верил — невольно — в грядущие времена, где ему уготованы презрение, позор, осуждение. А пока, в недолгий свой век, инквизиторы упивались властью.

В юбилейный год требовалось привлечь в Рим побольше богомольцев. С этой целью папа даже запретил содержателям таверн и притонов чрезмерно повышать цены. Открыли три больших гостиницы для паломников, обеспечили подвоз хлеба, пригнали в пригороды Рима стада быков. Помимо прочих зрелищ, очищающих души, богомольцы имели возможность наблюдать торжественные сожжения злостных и нераскаявшихся еретиков. Правда, для церкви было бы выгодней демонстрировать закоренелых, но раскаявшихся еретиков, славящих величие и правду католического учения, а также милосердие папы.

Пока Ноланец лукавил, пытаясь доказать свою покорность церкви и верность догмам христианства, Великий Инквизитор понимал его: человеку свойственно бороться за сохранение своей жизни. Ради этой цели можно поступиться своими философскими бреднями и раскаяться хотя бы только на словах, притворно. Ноланец не верит в спасительного бога и в загробную жизнь. Ну что стоит ему отречься? Раз бога нет, то человеку дозволено все, что ни пожелает, все, что выгодно, все ради продления своего существования!