Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
— Садись. Теперь садись, незнакомый путник! — уже своим, высоким и чистым голосом нетерпеливо предложил Бабуков и сам пододвинул старику низенькую скамеечку.
Адешем, вытирая грубым рукавом кептана седые усы, подумал: «Панцирю, надетому на меня, предлагают сесть. Значит, придется сесть и мне». А вслух он сказал:
— Покровительство богов да пребудет над крышей этого дома!
Бабуков решил, что он уже достаточно осыпал милостями простого крестьянина; продолжать относиться к нему как к гостю не хватило терпения.
— Откуда на тебе эта бора маиса? Что ты собираешься делать с панцирем? Кто ты такой?
Табунщик спокойно выслушал вопросы, мудро проглотил обиду и ответил:
— Меня зовут Адешем. Я вольноотпущенный. Живу на земле Тузаровых,
— Где взял?! — повысил голос Бабуков. — Кто такой Тузаров и где живет, мы и без тебя знаем, — широкое лицо Хагура с маленьким кривоватым ртом и маленькими злыми глазами, похожими на тлеющие угольки, покраснело от возбуждения.
— Отвечу. Не думай, добрейший хозяин, что у меня есть причины молчать и таиться. Панцирь лежал под землей. И очень долго. Ведь кожа, в которую он был завернут, успела рассыпаться в прах. А место у нижнего края пастбищ на берегу Балка мне указала змея, посланная самим Шумуцем. Она повела меня за собой и уползла в нору. Я должен был последовать за ней, но слишком узок оказался проход. Пришлось раскапывать. Змея скрылась на седьмое дно земли, а оттуда был послан мне этот чудесный булат. Наверное, сам Тлепш его выковал. — Нельзя было понять: то ли балагурил старик, солидно поглаживая жиденькую седую бороденку, го ли всерьез верил в свои слова. — У-ой, дуней, велика была змея — длиною в семь хвостов бычьих… — Адешем опьянел еще больше, но глаза его не тускнели, а светились упрямым весельем.
— Пей, старик, еще! — сказал Бабуков. — Не стесняйся. А вот тебе хороший кусок жареного — это почечная часть, самая нежная…
Обратившись к аталыку, Хагур спросил его:
— Ну что ты на все это скажешь, любезный Идар? — по лицу Хагура не было видно, какой ответ пришелся бы ему по душе.
Но Идар, крепкий пятидесятилетний муж, отличался к тому же еще и крепостью ума. Он и без намеков догадывался, какие слова ждет от него Бабуков. Правда, Идар не любил лицемерить и сейчас тихо радовался тому, что и на этот раз его совесть останется чистой. Ведь именно то, что ему вспомнилось, едва лишь он увидел панцирь, и то, о чем он готовился рассказать, должно было и так понравиться крутолобому уорку.
— Бога-кузнеца Тлепша сюда не надо впутывать, — начал Идар. — Еще от своего деда слыхивал я о блестящем панцире с золотой львиной мордой и золотыми заклепками. Не думал, что когда-нибудь моим глазам доведется увидеть эту славную вещь. Панцирь привез откуда-то из Андолы [38] предок Тамбиевых. Давно, у-ой, давно это было. Из желудей, которые в ту весну упали на землю, теперь выросли дубы в три обхвата. Говорят, панцирь сделан из чудодейственного булата: не берут его ни пули, ни стрелы, ни острые клинки. А принадлежал он в старину…
38
так называли кабардинцы Малую Азию, которую они считали краем земли
— А принадлежал он, — с горячностью перебил Бабуков, — владыкам Мысыра! Я тоже знаю эту историю. И почему сразу не догадался, что вижу тот самый панцирь?!
А Адешем сонно кивал головой, уже, казалось, не понимая, о чем идет речь.
Взгляд сердитых глаз Хагура случайно остановился на табунщике, и уорк недовольно поморщился:
— Влейте в него еще чашу мармажея!
Снова повернувшись к аталыку своего сына, Бабуков продолжил:
Князь Шогенуков Алигоко рассказывал, что его пра-пра-пра… уже и не знаю, какой там дед, был близким другом Тамбиева и рассчитывал получить панцирь в подарок. Но Тамбиев неожиданно умер, а панцирь пропал. Бесследно исчез, будто Псыхогуаша [39] спрятала его в своих водяных владениях. И вот нашелся. Надо отдать его пши Алигоко.
39
богиня (или княгиня) воды
— А Тамбиевы не начнут спор? — осторожно спросил Идар. — Два рода у них, людей, правда, немного…
Бабуков презрительно улыбнулся:
— Спорить с князем? Да еще с таким сильным? Нет. Владеть по праву бесценным панцирем может только высокородный пши. А Тамбиевы — не князья. Пусть и называются особыми тлекотлешами, но все равно — не князья…
Вдруг Адешем встрепенулся и поднял голову:
— Я везу панцирь Тузарову. Я нашел, я и везу…
— Снимайте с него панцирь! — приказал Хагур: Адешем не сопротивлялся. Сухонькое его тело обмякло, стало каким-то пустым и воздушным. Старого крестьянина вынесли из хачеша…
— Что с ним делать? — хмуро спросил уорк.
— Только убивать не надо, — ответил Идар. — Лучше надеть на спящего какую-нибудь кольчугу, а утром посадить на его клячу и тихо проводить домой. Не осмелится лошадиный предводитель рассказывать своему Тузарову о панцире.
— Благословенна твоя мудрость, любезный Идар! Бабуков заметно повеселел.
Уорк взял в руки панцирь, долго им любовался, потом поставил на скамеечку.
— Нет, на меня он не годится, хоть я и ношу имя Хагур [40] , — Бабуков с досадой хлопнул себя тяжелой ладонью по толстому и тугому животу.
40
в переводе с кабардинского — «тощий волк» (или пес)
Быстро менялось настроение у хозяина праздничного застолья. Теперь его голову, и без того непривычную к частому посещению светлых и высоких мыслей, одолевали мрачные раздумья.
Шогенуков богат, но и скуп до безобразия. Немного имел Хагур выгод от верной своей службы князю. Медленным взором прошелся Хагур по углам гостевого покоя: глиняные стены потрескались, потолок закоптился и просел; на старом цветном войлоке висят две простые сабли в дешевых, обтянутых кожей ножнах, кабардинское ружье без всяких украшений, да пистолет — дорогой, правда, но почему-то неспособный пробить даже обыкновенную кольчугу; тахта застелена протертым до дерюжной основы ковром; деревянная и медная посуда на полках у очага — вся разномастная, выщербленная, поцарапанная. Вот тебе и дыженуго — «позолоченное серебро»… Золотом нигде не пахнет, а серебра — всего только и есть, что на колпачках газырей да на рукоятке кинжала. Может быть, получив от Хагура драгоценный панцирь, пши Алигоко наконец расщедрится? Одарит богатым оружием, одеждой, скотом? Наверное, так и будет. Он должен воздать своему уорку по его великим заслугам! И должен вдобавок отпустить в далекий и долгий самостоятельный набег, поможет при этом своими людьми… Несметную добычу смог бы тогда захватить Бабуков… Скорей бы… А то и крестьянские дворы совсем оскудели. Еще немного и уорк заберет у своих людей последнее. А где брать потом? Да, вовремя подвернулся этот старик, тузаровский табунщик. Завтра же Бабуков повезет панцирь князю. А не направить ли дальнейший путь Адешема в царство мертвых? Одним низкорожденным меньше — что за горе?! Нет, пожалуй, не стоит. За кровь придется платить: опять где-то доставать скотину. Да и одной скотиной не обойдешься — подавай этому Каральби Тузарову, да раздуется его живот и высохнут ноги, еще и унаутку с унаутом! Из числа лучших притом…
О том, чтобы подстеречь табунщика где-то в лесу к тихо, незаметно от него избавиться, — такая мысль в голову Хагура и не приходила. Не в обычаях кабардинца скрывать пролитую кровь. Можно грабить, можно убивать: за это придется расплачиваться — или своим достоянием или своей кровью. Но прятать мертвое тело, заметать следы — значит, навлечь на себя неслыханный позор, уронить в зловонную грязь свою шапку. Трусливого предательства никто не простит, даже те, кому ты верно служишь. А уж народ-то обязательно сочинит такую песню, за которую тебя будут проклинать твои же собственные потомки.