Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
— Ладное — спокойно сказал Шогенуков, — далеко не убежит. — И раздраженно добавил: — Панцирь искать надо. Все перевернуть! Дом разнести по кусочкам!
Все перевернули, а панцирь не нашли. Искали в главном доме, на мужской и женской половинах, искали в маленьком гостевом доме, искали в домах уорков и зажиточных крестьян. Собрали все наиболее ценное, погрузили на две большие подводы оружие, ковры, посуду, сундуки с одеждой. Панциря нигде не находили. Огонь с горящего: плетня перекинулся на конюшню, оттуда — на крышу тузаровского дома. Было светло, как днем (взошла к тому же луна), и шумно, как на торговом перекрестке.
Отчаянно
Князья решили, что панцирю больше негде быть, как только на самом Канболете. Оставаться в чадном дыму пожарища, среди проклятий и причитаний, среди крови и трупов, чтобы поджидать здесь Канболета, — мыслимое ли дело?! Но как поступить, если ни в коем случае нельзя оставлять в живых младшего Тузарова? Там, в лесу, лежит мертвый Исмаил… Вину за его смерть можно возложить только на мертвого.
— Отъедем к броду, подождем на берегу, — предложил Алигоко. — Оставим здесь десяток людей — пусть похоронят убитых. Сожгут их, что-ли, по-язычески, ведь им не очень понравился твой, Хатажуков, мусульманский обряд.
Так и сделали. Возле спуска к широкому броду было, конечно, поспокойнее, хотя и сюда доносились приглушенные крики женщин. «Как мало нас осталось, — тоскливо подумал Алигоко, — восемь человек тут да десять там. Скорей бы они кончали с похоронами… Если этот юный громила наскочит раньше времени и будет с ним хотя бы трое-четверо здоровых вооруженных парней, то не поздоровится в лучшем случае половине из нас. А в какой половине окажусь я сам, еще неизвестно».
…Чуть выше по течению реки послышался конский топот, а затем свистящее пение двух стрел. Одна из них пролетела над головой Алигоко, другая вонзилась в шею пожилого хатажуковского уорка.
— Да брось ты факел и реку! — зашипел Алигоко на своего ратника, стоявшего у арбы с награбленным добром.
Запоздал княжеский приказ: прилетели еще две птички со смертельными жалами — одна застряла своим острым клювом в кольчуге дружинника, другая впилась прямо в висок того парня, что держал факел. Парень опрокинулся навзничь, на кучу сложенных вещей, выронил факел и от него тотчас же вспыхнула в арбе подстилка из сухого сена. Шогенукову показалось, что сумрак за пределами их освещенной огнем стоянки стал еще темнее, непрогляднее, и тем ужаснее было внезапное появление трех грозных всадников.
Кажется, не растерялся только один Мухамед.
— Теперь я доберусь наконец до тузаровского щенка! — заорал он и поднял на дыбы своего коня.
Канболет встретился с князем вплотную, встретились в воздухе клинки двух непримиримых, хотя почти и не знакомых друг другу, врагов. Кто-то подскочил было сбоку к Канболету, хотел помочь князю, но быстрый, как вспышка молнии, удар Тузарова, нанесенный им не глядя, на слух, — и неосторожный дружинник полетел с коня с удивленным, а заодно и разрубленным наискось лицом.
— Не лезьте сюда! — крикнул Мухамед. — Я сам… Я убил матерого волка, убью и молодого! И-и-эх!! — каждый раз, когда Мухамед опускал саблю, он думал, что вот уж этот удар и будет последним, но снова и снова его клинок натыкался на стальную преграду — твердую и одновременно упругую.
Канболета никто не учил такому приему. Он лишь сейчас верным своим чутьем понял, что если встречаешь удар особой редкостной мощи, каким обладал Хатажуков, то
— Ну держись, проклятый! — хрипел Хатажуков. — Отправлю я тебя вслед за родителем! На дно Тэрча!
— Так, значит, это ты убил моего отца?! — догадался наконец Канболет.
— И тебя убью! — тяжело дыша, крикнул князь. — И твой панцирь тебя не спасет!
— Эй, Мухамед! — вдруг заверещал Алигоко из-за горящей арбы. — На нем нет панциря! Куда он его дел?!
С новой силой всколыхнулась в душе Канболета хлесткая волна ненависти. Но она не ослепляла юношу, не опьяняла и не выводила из равновесия, на что, вероятно, рассчитывал Хатажуков, с беззастенчивой наглостью признаваясь в своем преступлении.
— Не-ет, ты меня не убьешь, — тихо загремел спокойный бас Канболета. –
И никого ты больше не убьешь. Сам сейчас будешь убит! — и в голосе Тузарова было такое невозмутимое хладнокровие, словно для него не составляло никакой разницы: вести ли неторопливую беседу или биться в жестоком поединке.
«Этот разъяренный буйвол не уступает мне в силе, — думал Канболет. — И страха нет в его глазах. Одно только бешенство. Вот оно-то его и погубит…»
— Держись, паршивый щенок!! — бесновался Хатажуков.
— Держусь, держусь! — насмешливо отвечал юноша.
Хамиша и Нартшу тоже сумели сократить численность врагов и теперь против каждого из них оставалось по одному противнику, не считая вшиголового храбреца, непонятно чего выжидавшего под прикрытием горящей арбы. Он держал в руке заряженный пистолет, направляя ствол в сторону вихрем кружившихся Канболета и Хатажукова. Было похоже, что князю очень хотелось увидеть, чем закончится эта схватка, а уж потом выстрелить.
Мухамед ничего не мог сделать с тузаровским сыном и это приводило его во все большую ярость. Впервые князь почувствовал смертельную опасность, а затем совершил ту единственную оплошность, которую, как охотник в засаде, подстерегал Канболет. Этот взмах княжеской сабли был с самого начала неверным. Канболет увидел, что удар рассчитан на обязательное столкновение с его клинком, и если в последний момент сделать обманное движение, то лезвие хатажуковской сабли лишь рассечет воздух. Канболет поднял, как и полагается, навстречу свою саблю, но перед самым столкновением ловко убрал ее из-под удара, сделал быстрый короткий взмах и сплеча рубанул по княжескому шлему. Мухамед. неестественно выпрямился в седле и замер. Глаза его вылезли из орбит и сразу стали бессмысленными и тусклыми. Канболет нанес еще один сокрушительный удар — шлем треснул, глаза бешеного пши залились кровью.
Алигоко прицелился получше — теперь он дождался своего часа, но тут лошади, впряженные в арбу, на которой разгорелся настоящий костер, в панике рванули и понеслись, не разбирая дороги, к обрыву. Конь Шогенукова испуганно шарахнулся в сторону, грянул выстрел — и пуля взвилась в ночное небо. Нартшу в это время выбил из седла тяжело раненного противника и бросился на помощь другу, но было поздно. В грудь Хамиши уже вошло острие клинка. Нартшу сцепился с последним дружинником из княжеской свиты, а Канболет не спеша направил коня к Шогенукову.