Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Главный бог — это Тхашхо, великий бог неба. Но ведь еще есть Псатха — бог жизни. Пожалуй, он считает себя главнее. С другой стороны — это знает любой ребенок — если бог грома Шибла рассвирепеет, то и Тхашхо с испугом ищет себе на небе местечко, где бы спрятаться!
Нельзя пренебрегать и такими важными тха, как Созереш — бог домашнего очага и болезней, Тхагаледж — бог плодородия, Зекуатха — покровитель путников и воинов, находящихся в походе. А можно ли забыть божественных княгинь Хадэгуашу — покровительницу садов — и Псыхогуашу — хозяйку рек и властительницу дождей! А попробуй — о горе! — не ублажить бога мелкого скота Амыша и бога крупного скота Ахына, чьим именем называется даже море Черное!
Есть и другие боги, но один из них — особенный. Это — Мазитха, который ездит верхом на огромной дикой свинье с золотой щетиной. Огненноусого
В эту весну в междуречье пришло гораздо меньше народу, чем в былые годы. А ведь когда-то, вспоминали старики, людей на Махогерсыхе бывало так много, что опоздавшим приходилось по нескольку дней ждать очереди, пока помолятся и принесут свои жертвы одни, потом другие, затем третьи…
Теперь на пологой поляне у вершины горы без труда разместились все паломники. Горело всего три десятка костров и закипала вода всего в тридцати котлах. Первые шкуры коз и овей, натянутые на распялки, уже висели на высоких шестах или ветвях ближайших деревьев. Кое-что из внутренностей забитых животных закапывали в землю и поливали теплой кровью.
Громко и поначалу нестройно звучала музыка. Пронзительно и высоко взлетела к небу песня свирели, глуховато, но мелодично зазвенели струны, сухо и отчетливо рассыпался по Склону дробный перестук деревянных, окантованных медью, трещоток, отбивающих танцевальный ритм. Этот танец в честь бога жизни исполнялся только супружескими парами. Каждая танцующая пара по очереди приближалась к деревянному Псатхе, кланялась и отходила в сторону. Танец назывался «тха великому» — «сандрак».
Некоторые женщины исполняли сандрак с обнаженной грудью, что должно было свидетельствовать об их особой твердости в вере и сердечной преданности великому тха.
Музыка не смолкала с утра и до полудня. Песнопения, обращенные к разным богам, звучали с небольшими перерывами одно за другим.
Часть мужчин и женщин потянулась и лес, развешивая на деревьях подарки Мазитхс, — тут были старые, покривившиеся от времени стрелы, ржавые наконечники от копий, треснутый стальной шишак, изношенная одежда, разная домашняя утварь — ничего не жалко для любимого бога.
Кто-то затянул, а остальные подхватили старинную песню:
Уо-о-о, Мазитха, бог лесов — Это твое звание! Лишь твое, тха, звание! Страшен вид твоих усов Краснопламенных, Жгучих, пламенных. Кроны вековых дубов Ты к земле склоняешь, Как траву, склоняешь. Грозной поступью шагов Горы содрогаешь, Скалы сотрясаешь. Ложа твоего покров — Шкуры склонов столетних. Твои стрелы — из стволов Старых деревьев крепких, Кизиловых, крепких. В честь тебя дымится кровь, Напиток богоугодный, Тха, тебе угодный! Мы заклали семь козлов С шерстью снегоподобной, С белой, снегу подобной. Дорогих твоих даров Бесплодные жены просят, Чрева наполнить просят. Сребротелый, бог из богов, Ты знаешь, под сердцем что носят, Витязей будущих носят.Когда поклонники Мазитхи вышли из лесу к голой вершине Махогерсыха, они увидели человека верхом на коне, который что-то сердито кричал и, кажется, вовсе не собирался молиться, танцевать сандрак или приносить жертвы. Да и потом — где это слыхано, чтобы к самому Псатхе подъезжать верхом?!
Толпа людей, внимавших нежданному всаднику, была слегка растеряна.
— И не стыдно вам, адыги, поклоняться деревянным чуркам! — кричал, приподнимаясь на стременах, сердитый пришелец. — Ведь сколько раз объясняли вам, что нет бога, кроме аллаха, а Магомет — это его пророк, которого тоже надо чтить! Аллах, только аллах — истинный и единственный бог! Вы что, хотите остаться дикими язычниками? Почему не желаете идти за великими народами — за Турцией, например, и другими странами, которые указывают правильный путь? Не раз пожалеют неверные о том, что они не захотели стать мусульманами, — так сказано в священной книге Коране. Вам, идолопоклонникам, кумирослужителям, гореть после смерти в аду, если вовремя не одумаетесь! — Пришелец перевел дыхание, вытер пену со своих тонких синеватых губ и с новой силой обрушился на толпу:
— Забудьте своих смешных божков, они не годятся даже для детских сказок.
Вперед выступил бедно одетый старик с жиденькой седой бородой на сморщенном лице.
— Подожди, сынок, — надтреснутым, но звучным голосом сказал он. — Ты очень спешишь, наверное, потому и не спешился, когда начал говорить с людьми.
— Я не спешился, чтобы меня все видели, — незваный гость слегка смутился.
— Хорошо, хорошо, — успокоил его старик. — Так мы тебя и в самом деле лучше видим и слышим. Так вот что я хотел спросить у тебя, сидящего на коне: человек имеет соль, да еще сыр, да еще мясо, а потом ему предлагают какой-то новый, совсем не известный припас — пусть даже очень хороший, но разве должен этот человек отказаться от всего, что имел до этого? Мы не против твоего аллаха и готовы почитать нов…
— Остановись! Пи слова больше! — гневно перебил старика беспокойный гость. — Сравнивать Истинного и Всемогущего с какими-то съестными припасами! С овечьим сыром! О, аллах, велико твое долготерпение! Только мои по-детски простодушные соплеменники могли додуматься до такой ереси!
В толпе, в которой при первых словах неожиданного проповедника начал было подниматься негодующий ропот, теперь послышались смешки (ха, овечий сыр!). Люди заметили и то, с каким искренним огорчением встретил пришелец наивные слова старика, и хоть небезобидны были речи мусульманина, но что-то в них было и чуточку забавного.
— Вы должны меня слушать, — продолжал мусульманин. — Раньше я был простым тлхукотлем. Аллах помог мне перейти в сословие уорк-шаотлыхус. Но я еще стану муллой и буду тогда вне всяких званий. Даже князья не погнушаются сидеть со мной за одним столом! Я и теперь уже — еджаг, почти мулла: духовники из Крыма разъяснили мне смысл священного учения. Адильджери мое имя. Я состою в свите самого Кургоко Хатажукова и знакомлю его уорков и простых дружинников с премудростями ислама.
Всадник был неплохо одет — черная черкеска с газырями, войлочная высокая шапка с меховой опушкой понизу, на ногах — сафьяновые тляхстены, правда, сильно поношенные. Кинжал и сабля — добротные, но скромной отделки. Лицо тридцатилетнего мужчины с тонким прямым носом, рыжеватыми бровями и усами бывало, наверное, и приятным, но сейчас его портило злое выражение светлокарих презрительно сощуренных глаз.
Вперед вышел коренастый средних лет человек, державший в руке требуху только что разделанного барана.
— Однако я не понимаю, — прогремел он густым и сильным басом, — почему я должен выгонять из дому своих гостей, когда ко мне во двор въезжает новый гость?
В толпе раздались одобрительные возгласы.
— Ты мне тут адыге хабзе не припутывай! — И без того полнокровное лицо Адильджери стало еще краснее. — Аллах — к нему в гости! Да как ты язык свой не проглотил, богохульник!