Страшное гадание
Шрифт:
Запыленная карета, влекомая разгоряченными лошадьми, описав круг, остановилась у высокого крыльца. Вышел Сименс, затем Десмонд подал руку Марине. Она сошла, как во сне, не видя, куда ступает, видя лишь купол, венчающий фасад, а за ним – башни, поднимающиеся до высоты огромных деревьев, освещенных заходящим солнцем.
Настоящий замок! Как в сказке! Как на картинках! Настоящая крепость – и в то же время изящная, легкая, белоснежная, с башнями, украшенными сиреневой и золотистой черепицей, – восхитительный, солидный и роскошный, изящный и легкий одновременно замок сказочных фей!
Марина так увлеклась созерцанием, что не заметила, как на крыльцо
Мелькали алые с позолотою ливреи – это кланялись бесчисленные лакеи, причем голову каждого венчал белый паричок. Затем заколыхались, ныряя в реверансах, черные платья горничных. Служанки показались Марине все на одно улыбающееся лицо: миленькие, розовощекие, белокурые. Лишь одна из них оказалась черноглазой брюнеткой, смуглой и яркой. Марина невольно задержала на ней взгляд и встретилась с напряженным, немигающим взором, который, впрочем, тут же обратился на лицо милорда и зажегся тем же восторгом, каким горели глаза других слуг.
Десмонд улыбался, смеялся, пожимая руки, что-то быстро говорил, щипал за тугие щечки девушек… Марина глядела разиня рот. Да ведь она никогда не предполагала, что он умеет улыбаться! А они все воспринимают это как должное, и девицы не смущаются, когда он с ними поигрывает взорами. Она-то полагала англичан людьми сдержанными! Впрочем, это представление ее уже не раз рушилось – верно, будет рушиться и впредь.
– О, Агнесс! – воскликнул вдруг Десмонд, оборачиваясь к девушке, стоящей поодаль. Это была та самая брюнетка. Теперь она держала глаза потупленными, а руки скромно прятала под накрахмаленный передничек. – И ты здесь! Я-то думал, что застану тебя уже замужем!
– Как милорд мог подумать такое, – не поднимая глаз, прошептала Агнесс, и каждое слово ее сделалось слышно благодаря полной тишине, внезапно установившейся вокруг. Все взоры были устремлены на них двоих, и Марина вдруг поняла, что присутствующим до смерти любопытно услышать каждое слово из этого разговора.
– Ну, не прибедняйся, Агнесс! – Десмонд приподнял за подбородок опущенное личико. – Я-то помню, скольким парням ты вскружила головы!
– Быть может, милорд помнит, что мне никто не был по сердцу… – Агнесс приоткрыла губы, переведя дыхание, – кроме… – Она больше ничего не сказала, только вскинула свои яркие глаза, но по толпе слуг пронесся вздох, словно все услышали невысказанное.
«Кроме вас!» Она хотела сказать: «Кроме вас!» – вдруг поняла Марина. – Да она же влюблена в него! Она от него без ума!»
Грудь Агнесс вздымалась так часто, что Десмонд не мог не обратить на это внимания. Глаза его сползли от влажных, манящих глаз к пухлым приоткрытым губкам, потом к свежей шее, потом с видимым интересом уперлись в эту неистово колышущуюся грудь, словно Десмонд всерьез задумался: выдержит черное платье этот напор или порвется?
А Марина вдруг почувствовала, что задыхается. Все-таки горничная на постоялом дворе зашнуровала корсет слишком туго. А ведь она раньше никогда не носила корсетов. Зачем ей? Талия у нее и без того тонкая и грудь, слава богу, наливная. А вот грудь Агнесс… можно поклясться: она выпирает так лишь потому, что девчонка затянута не в меру. Вот было бы забавно, кабы она сейчас хлопнулась в обморок, бесстыдница! А все-то на нее как выпялились, словно только и ждали этого бесплатного представления! Нет, пусть Маккол и не солгал, что владеет замком, но все-таки он никакой не лорд, ибо настоящий лорд никогда не позволит себе так заглядеться на горничную. Надо это прекратить. Он выставляет себя посмешищем, и если ему на это наплевать, то его «кузина» не желает выглядеть дура дурой!
Она уже двинулась вперед, чтобы приблизиться к Десмонду и тычком поувесистее неприметно привести его в чувство, как вдруг на крыльце показалась какая-то белая фигура, и Марина замерла на полушаге, с воздетой рукой, ибо перед нею было самое странное существо на свете.
Даже юродивым в их веригах и цепях, даже полуголым нищим с их обнаженными, изуродованными культями было далеко до этой особы, выбежавшей на крыльцо, мелькая серебристыми шелковыми туфельками из-под серебряного парчового платья, которое распирал самый широкий кринолин из всех, виденных когда-либо Мариной. Платье так сверкало под солнцем, что слепило глаза, однако все же нельзя было не заметить, что кое-где оно протерлось, и прорехи не зашиты, и оборвалась отделка, и обтрепалось жесткое кружево, и вообще – платье кое-как напялено и даже не застегнуто на спине, прикрытой длинными лохмами полуседых волос и рваной, замусоленной фатой. Придерживая сухой, как бы цыплячьей лапкою те жалкие остатки, в которые время превратило веночек из флердоранжа, едва сидевший на ее растрепанной гриве, эта жуткая невеста простерла дрожащую ручонку и пропищала дребезжащим, но довольно пронзительным голоском:
– Брайан! О мой ненаглядный Брайан! Наконец-то ты вернулся ко мне!
И чучело в фате прямиком кинулось на шею Десмонду, который, против Марининого ожидания, не грянулся оземь, где стоял, не кинулся прочь, вопя от ужаса, а весьма нежно сжал сухие лапки, цеплявшиеся за него, и сказал так ласково и тихо, словно утешал плачущее дитя:
– Нет-нет, дорогая Урсула, я не Брайан, увы. Посмотри на меня – и ты увидишь, что я не Брайан.
– Не Брайан? Нет? – пролепетало странное существо.
Залитые слезами глаза в набухших морщинистых веках трогательно уставились на молодого человека – и вдруг улыбка взошла на сухие, дрожащие уста:
– Нет, ты… Десмонд! Ты в самом деле мой маленький Десмонд! И ты вернулся!
– Ну конечно, я вернулся, Урсула. Как же я мог не вернуться к лучшей тетушке в мире! – И он так звучно расцеловал сухие, пергаментные щечки, покрытые толстым слоем румян, что старая дама засмеялась от радости. Смех ее напомнил звон колокольчиков, и Марина вдруг с ужасом поняла, что и у нее глаза наполняются слезами. Впрочем, они всегда были на мокром месте, а где уж удержаться при такой чувствительной сцене!
«Это и есть «тетучка», – поняла Марина. – Ну что ж, она хоть и спятила, но довольно мила. Немудрено, впрочем, спятить при таком племяннике! А «дядючка», надо думать, тоже не в себе?»
Вышеназванный не заставил себя ждать. С возгласом:
– Погоди, Урсула, погоди! – на крыльцо выскочил высокий сухощавый джентльмен и замер, увидев улыбку Десмонда и услышав смех старой дамы. – Так ты приехал! – всплеснул он руками.
– Разумеется, – пожал плечами Десмонд, и нежная улыбка, с какой он смотрел на тетушку, уступила место довольно-таки ехидной. – Очень рад видеть тебя, Джаспер.
«Не похоже», – подумала Марина.
Впрочем, не похоже было, что и этот самый «дядючка» рад племяннику. И он как-то очень старательно делает вид, что его застали врасплох. Конечно, он прекрасно знал о том, что приедет Десмонд, – зачем же эта комедия? «А ведь он не больно-то любит моего милорда! – вдруг догадалась Марина. – Пожалуй, терпеть его не может!»
Она с новым интересом взглянула на Джаспера Маккола. Лет под пятьдесят, сухой, как жердь, лицо какое-то желтое, отсутствующий, плывущий взор очень светлых (наверное, это фамильная черта) глаз, небрежно уложенные полуседые волосы, но все еще довольно красив. Портит его только подбородок – мягкий, слабый, почти срезанный. У Десмонда вон какой воинственный подбородок! И на нем ямочка – будто след поцелуя…