Страшное гадание
Шрифт:
И снова приступ ревности ударил Марину в самое сердце. Слезы неудержимо подступили к глазам, она поняла, что сейчас разрыдается, к изумлению Глэдис, а может быть, на потеху ей. И, привскочив с постели, принялась яростно тереть глаза кулаками, загоняя слезы внутрь и делая вид, будто только что проснулась от шума, поднятого горничной.
Увидев, что «русская кузина» уже не спит, девчонка и вовсе разошлась. Она суетилась, топая так, что даже сквозь ковер был сей топот слышен, и наконец Марина не выдержала.
– Что-то ты топочешь, как молодая кобылка в стойле, – проговорила она, осторожно откусывая горячую маслянистую лепешку, такие здесь частенько подавались к завтраку. Правда, были они то слишком жирные, пресноватые, то пережаренные, то сырые, и тесто толком не подходило… но Марине, пусть отдаленно, они все-таки напоминали те пышные, с пылу с жару, домашние, бахметевские оладушки, которых она с полдюжины могла в один присест умять, особенно ежели со сметаной или с медом, липовым диким медом, который приносили из лесу бортники…
Марина отложила воспоминания вместе с подгорелой лепешкою и воззрилась на Глэдис, которая замерла перед ней с довольной улыбкою, словно только и ждала этого вопроса.
– Топочу, мисс? Ой, прошу прощения у вашей милости. Просто-напросто я еще не привыкла к этим туфелькам… я ведь надела их в первый раз.
– Так у тебя новые туфли?! – оживилась Марина, как всегда оживляются женщины, когда речь заходит об обновке – безразлично, своей или чужой. – А ну, покажи!
Глэдис, которая уже нетерпеливо комкала передник, вмиг вздернула юбки, выставив тоненькие ножки, обтянутые полосатыми, домашней вязки чулками и обутые в отличные, можно даже сказать, нарядные кожаные, с пряжками туфельки на французском каблучке. Туфли были сшиты с необычайным изяществом, их носить пристало настоящей даме… каковой они, верно, и принадлежали прежде: приглядевшись, Марина обнаружила, что кожа на носках потерта, а на левой ноге каблучок скошен – стоптан.
– Ну конечно, они не вовсе новые, – сказала и Глэдис. – Однако же мне бы отродясь и таких-то не нашивать, кабы не леди Джессика. Она, видите ли, частенько дарит служанкам туфли, потому что быстро их снашивает.
– Отчего же так? Ходит много? – спросила Марина – просто так спросила, от нечего делать, для поддержания разговора… но потом не однажды думала: знай она, какая цепь событий проистечет из сего невинного вопроса, задала бы она его или предпочла бы смолчать, не соваться в неудержимо разверзающуюся бездну, на краю которой она уже балансировала… беззаботно не подозревая об этом?
– Не больше других, – пожала плечами Глэдис, выставляя ножку и оглядывая стоптанный каблучок. – Однако же все ее левые туфельки вот этак стоптаны: леди Джессика, известное дело, хромоножка.
– Да ну! – изумленно всплеснула руками Марина. – Быть того не может! Джессика? Вот уж бы не подумала… бедняжка, я и не замечала такого никогда!
– Между нами говоря, мисс, коли уж пошел такой разговор, – сказала Глэдис, глядя на нее с тем видом превосходства, который свойственно принимать слугам, проведавшим о том, что господам неведомо, – между нами говоря, вы ведь вообще ничего и никого не замечаете, кроме…
Она осеклась и так рванула с кровати поднос с завтраком, что едва не вывалила на Марину недоеденные лепешки. Впрочем, та успела вцепиться в поднос с другой стороны и удержать его.
– Кроме?.. – повторила она.
Глэдис поджала губы, явно не намереваясь продолжать, и снова потянула поднос, однако Марина держала крепко.
– Кроме?.. Ну, говори! – молвила она тихо и, как ей показалось, совершенно спокойно, однако губы ее вдруг похолодели. Верно, Глэдис учуяла недоброе в этом спокойствии, потому что в голубеньких английских глазках заплескался страх, а сдобные щечки залились румянцем.
– Да я ничего не хотела сказать, мисс… – залепетала она, так и извиваясь, так и переминаясь, однако не удалось бедной крошке спастись от жгучего Марининого взгляда, и она все же выдохнула обреченно: – Кроме милорда, сэра Десмонда.
Тут кровь так внезапно ударила в лицо Марине, что она даже ослабела – и выпустила поднос. Глэдис схватила его, как вожделенный трофей. Можно было ожидать, что она тотчас ринется прочь, желая избежать неприятного разговора, однако, глянув на ошеломленное лицо Марины, девушка сочувственно прошептала:
– Простите, что я осмелилась, мисс, однако же вы… вы так добры всегда, что мне хотелось вам как-нибудь помочь.
– Это так сильно заметно, да? – тихо спросила Марина, с трудом поднимая глаза.
Глэдис кивнула:
– Заметно, мисс. Вы как подсолнух (она, конечно, сказала sunflower, солнечный цветок, однако Марина поняла смысл) туда-сюда поворачиваетесь, только чтобы взглянуть на милорда. Вроде бы вы даже это от самой себя таите, а другим заметно. У нас давно девушки говорят: не диво, мол, что Агнесс волосы на себе от злости рвала, коли милорд в замок другую привез!
– Агнесс? – с брезгливым удивлением повторила Марина. – Однако же она вроде бы… царство ей небесное! (Марина быстро перекрестилась) – вроде бы она не была милордом обижена?
– Вот видите, мисс, какая вы! – воскликнула Глэдис с таким выражением, словно своей неприметливостью Марина нанесла ей личную обиду. – Вы даже и не знаете, что, воротясь из своего путешествия, милорд к себе Агнесс ни разу не допустил. Слухи ходят, что она чуть ли не вовсе голая по замку бегала, лишь бы его прельстить, и сама, без зова, являлась к нему в комнату, а он ее выставлял прочь. Оттого она и прицепилась к Хьюго! – Глаза Глэдис мстительно блеснули. – Вот господь ее и наказал за распутство.
– Выставлял прочь?! – с трудом выговорила Марина, уставясь на Глэдис расширенными глазами. – Да нет, ты, верно, шутишь…
У нее захватило дыхание, счастье налетело подобно вихрю, закружило, лишило сил. Руки так затряслись, что она спрятала их под одеяло.
Десмонд… милый, ненаглядный ее супруг хранил ей верность! О господи, спасибо тебе. Путы глупых недоразумений оплели двух людей, алчущих друг друга, и едва не разлучили их навеки. Но теперь все! Теперь все выяснилось! Ах, бедная Агнесс… как она, должно быть, ненавидела «русскую кузину»! Теперь понятна лютая ярость, с какой она набросилась на Марину в конюшне, понятно, почему она всеми силами, даже черным ведьмовством, пыталась извести соперницу. Марина даже зажмурилась от жалости к бедной, озлобленной, отвергнутой, которую она тоже так люто ненавидела, что порой желала ей гибели. Нет, с Агнесс они квиты. Взаимная ненависть погубила одну из них и едва не обездолила другую. Десмонд не изменял ей! Теперь понятно, почему он с таким пылом набросился на нее в парке: изголодался по ней так же, как она по нему. Но теперь все! Конец несчастьям, недоразумениям, тоске!