Страшное гадание
Шрифт:
Больше не было сил ждать, и едва только он оперся коленом о постель, как Марина прильнула к нему и с силой cплела руки на его спине, желая никогда, никогда больше не размыкать этих пут, не выпускать его.
Да он и не пытался. Он впился в рот Марины таким неистовым поцелуем, с такой стремительностью навалился на нее, что она перестала дышать и вроде бы даже лишилась на какой-то миг сознания. Губы его были столь властны, язык столь дерзок, что сначала она безвольно подчинялась этой буре страсти и даже глаза могла открыть с трудом. Впрочем, даже когда ей это удалось, она ничего не увидела: широкие плечи, нависшие над ней, заслоняли свет.
«О господи, – вдруг подумала Марина в испуге, – да ведь он меня небось тоже не разглядел! Он небось думает, что это Джессика!»
Сердце сжалось. Она рванулась, пытаясь приподняться, взглянуть Десмонду в глаза, увидеть в них пламя страсти, зажженной ею, только ею, но не могла даже голову повернуть – так он был тяжел. Она не помнила, чтобы он был так тяжел прежде… она не помнила этого резкого запаха пота, она не помнила, чтобы его губы были так жестки и безжалостны… Ах! Она бы вскрикнула, да не могла, она бы вскрикнула, когда грубая рука вдруг рванула ее рубашку, жесткие волосатые колени растолкали ее ноги; она бы вскрикнула, да захлебнулась отвращением и ужасом: это был не Десмонд.
Это не Десмонд!
Страшное открытие придало ей силы. Невероятным усилием она повернулась на бок, оторвала от себя жадно целующее лицо, со всхлипом набрала воздуху – да так и замерла, ибо ее словно молния пронзил крик:
– Что здесь происходит?!
Голос Десмонда!
Марина слепо рванулась куда-то, ему навстречу, но мужское тело оказалось слишком тяжелым и вновь распростерло ее на постели. В эту минуту мужчина, все еще придавливая ее, слегка повернулся к свече – и вдруг все вокруг осветилось, как по волшебству, десятками свечей, соединенных меж собою горючими нитями. В павильоне стало светло, как днем, и Марина увидела Десмонда, стоящего над постелью и с выражением непередаваемой брезгливости разглядывающего два сплетенных нагих тела.
Женское и мужское. Марины и… Хьюго.
– Сэр! – возопил Хьюго, первым приходя в себя. – Я не виноват, клянусь вам, милорд! Я только что пришел, вы же знаете, вы видели меня в саду, я сказал, что вас искала леди Урсула… Когда я пришел сюда, эта леди уже лежала здесь, ждала меня.
«Не тебя!» – всем существом своим выкрикнула Марина, однако голос остался похороненным в сердце: ей не удалось издать ни звука.
Десмонд поглядел на нее темным, холодным взором. Он порой казался ей глыбой льда, но чаще – вулканом, покрытым льдом. Но ни разу она не видела огня… неужто увидит сейчас? Однако Десмонд, словно почувствовав, о чем она подумала, не доставил ей такого удовольствия.
– Tяжелая наука – презирать людей, – произнес он по-русски, почти не разжимая губ. – Ты обучила меня ей.
И, резко повернувшись, вышел.
Хьюго мгновение смотрел ему вслед, а затем повернулся и хмуро взглянул на оцепенелую Марину:
– Ну что бы ему стоило прийти на пять минут позже! Я был уверен, что успею, что он проищет ту бесноватую полчаса, не меньше, а он… Ладно, леди, вставайте и уходите. Вам пора. – А когда Марина не шевельнулась, он с ноткой сообщничества в хриплом голосе прошептал: – Или, может, теперь вы не прочь, а? Коли так, давайте, только быстро, не то… не то еще кого-нибудь сюда принесет. А лучше приходите ко мне завтра на конюшню. Да что завтра? В любое время, как вам приспичит, приходите! И тут уж мы с вами не растеряемся!
Он коротко хохотнул, и этот утробный смешок словно бы разрубил путы, стягивающие Марину. Она сорвалась с постели, ударилась грудью в дверь павильона, опрометью кинулась в сад.
Ночь набросила на нее свой черный, ледяной, подбитый ветром плащ, но Марина ощутила не холод, а лишь мгновенное облегчение своему стыду: ведь на ней не было ничего, кроме обрывков кружев, а теперь ничей нескромный или осуждающий взор не мог коснуться ее наготы.
Она бежала куда-то… не зная куда, чутьем, словно больное животное, отыскивая воду. Плохо то, что она не помнит, где она… В голове путаница, звон, колотье в висках… Hичего. Сейчас. Ну не так уж велик этот парк, чтобы не найти озера, чтобы…
Чтобы что? Марина встала как вкопанная, схватилась за голову, согнулась. Вот уже и топиться собралась… О, конечно, ей ведь так хочется, чтобы Десмонд вбежал по колени в воду, взывая: «Марион! Марион!» Не жди, не будет этого! Пожмет плечами: истеричка, сумасшедшая шлюха. Еще, чего доброго, решит, что она утопилась, рассорившись с Хьюго… со своим любовником. Он ведь не сомневается, что они заняли себе местечко в этом павильоне, чтобы предаваться там любви! Он ведь не знает, что Марина ждала его, и приди он на несколько минут раньше…
Марина передернулась, вспоминая звериный запах Хьюго, его мускулистую спину, поросшую шерстью, его костлявые волосатые ноги. Немыслимо, невозможно поверить, что она возбуждалась от одних воспоминаний о нем! Он был, конечно, красив… но красота его была мрачной, почти удручающей. Это была одновременно притягательная и отталкивающая красота порока. Но теперь она уже никогда не будет притягательной для Марины. Какое-то бабье томление, затмение опутало ее душу и тело, а теперь она свободна от этих пут! Строгое, надменное, светлое лицо Десмонда встало перед ее глазами. Эти изломанные насмешливые брови, льдистые глаза, этот твердый рисунок губ, совершенный очерк лица… любимого, бесконечно любимого лица. Да, Марина и не заметила, как стала пленницей собственного сердца. И не хочет избавляться от этого плена! Она должна поговорить с Десмондом. Но он не захочет слушать! Марина всхлипнула от ужаса, вспомнив выражение брезгливости, с каким он смотрел на нее. Как на мерзкую жабу, на ядовитую змею, на… О господи, она ведь тоже так смотрела на него когда-то… там, в каюте пакетбота, когда он приставил к ее виску пистолет, вынуждая сказать «да». Теперь она руки готова ему целовать за это… Но они с Десмондом отчасти квиты. Оба испытали жгучее презрение, почти ненависть друг к другу, и если Марина поняла свою ошибку, то и он должен понять!
Она повернулась и побежала прочь от озера. Побежала? Нет, побрела, еле переставляя заледеневшие, исколотые песком ноги: ведь соскочила с постели босая. Боли она не чувствовала, только ноги повиновались с трудом, и она поразилась тому и другому, впрочем, не сразу, а через некоторое время. Теперь все воспринималось ею замедленно и как бы сквозь некую завесу, но была одна мысль, которая с болью, неотступно, колотилась в голове: «Надо скорей, скорей сказать Десмонду, что это чудовищное совпадение, недоразумение, что если бы он пришел раньше…»
Марина замерла. Он не пришел раньше лишь потому, что Хьюго перешел ему дорогу и послал на поиски леди Урсулы. Зачем? Бог весть. Однако… что это там бормотал Хьюго? «Я был уверен, что успею, что он проищет эту бесноватую полчаса, не меньше, а он…»
Хьюго был уверен! Глядите-ка! Уверен, что Десмонд опоздает на свидание. Это означало лишь одно: он знал о свидании и хотел прийти в павильон первым, хотел «успеть»… Он знал о свидании! Но откуда, каким образом?! О, да ничего сложного! Марина с трудом пошевелила застывшими губами, пытаясь усмехнуться. Он мог узнать об этом только из письма. Что же, получается, Глэдис разболтала ему о своем разговоре с «русской кузиной», показала цифру 10, дерзко переправленную на 9? Любому разумному человеку не составило бы труда догадаться, что именно замыслила мисс Марион, особенно если болтушка Глэдис еще и пересказала их разговор. И Хьюго, конечно, догадался и решил опередить хозяина.