Страшные истории. Городские и деревенские (сборник)
Шрифт:
Один Мужчина и правда пропал. Утром я обнаружила себя на окровавленном грязном полу, и больше никого в квартире не было. Похоже, ушел он без куртки и босиком.
Все мне сочувствовали. Кто-то посоветовал снять другую квартиру — что я и сделала. Время шло, я принимала антидепрессанты, ела много сладостей и никогда не проводила вечера в одиночестве. Постепенно ужас отступил, я даже, кажется, перестала верить в реальность случившегося. И иногда ловила себя на стыдной мысли, что все еще по Одному Мужчине скучаю. Никто не знал, где он, его объявили в розыск, его телефон остался в моей квартире, он перестал ходить на работу, и все в глубине души
Но в середине лета в мою дверь позвонили — что меня не удивило, потому что я ждала курьера с пиццей. Легкомысленно распахнув дверь, я чуть не завизжала от ужаса, потому что на пороге стоял он — сильно похудевший, небритый, в каком-то странном пальто (ночь была душной и теплой, а пальто — шерстяное, молью поеденное, как будто бы у беспризорника отобранное). Он вдвинулся в прихожую так быстро, что я ничего не успела сделать, — и сразу бросился на колени, и по щекам его текли слезы.
— Прости меня… Это какой-то кошмар. Я не знаю, что делать. Жил на даче заброшенной, много размышлял. Я же все помню… Ты думала, что я спал, но я помнил, как все было. Как будто дикий зверь в меня вселился… Я смотрел на тебя, безмятежно спавшую, и думал, что люблю тебя так, что готов сожрать. Это пульсировало в висках — сожрать, сожрать… Знаешь, в каннибализме есть своеобразная эротика…
— Перестань. Замолчи! Я вызову милицию.
Он даже меня не слушал:
— Я представлял, что ты будешь со мною, во мне… Когда любовники снимают одежду и являют друг другу то, что скрыто от посторонних глаз, тело, — это лишь имитация близости. А я смотрел на тебя и желал близости истинной. Я увижу тебя всю, твою кровь, внутренности, кости. То, что обычно прячут… Мне так казалось… Я готов на все, лишь бы ты меня простила. Я пройду лечение, я лягу в психушку…
Он закрыл лицо грязными ладонями, плечи его затряслись. Это дало мне шанс — рванувшись к двери, я выбежала в подъезд, а потом и на улицу, и бежала до тех пор, пока хватало дыхания.
И вдруг я вспомнила — есть же шкатулка, в шкатулке лежит восковая куколка, которую дала мне бабка. Моя новая квартира окнами выходила на парк, главной достопримечательностью которого считали небольшой, но довольно глубокий пруд, с кувшинками, утками и непрозрачной темной водой. Тем же вечером я обмотала шкатулку скотчем и выбросила ее в пруд.
А утром раздался звонок. Следователь, который вел мое дело, сообщил, что Одного Мужчину наконец нашли — к несчастью, мертвым. То ли он желал этой смерти, то ли просто был неосторожен — принял большую дозу спиртного и зачем-то полез купаться в городской пруд.
Я никому и никогда не рассказывала об этой истории — с самого начала. Те, кто был знаком лишь с мозаичными ее деталями, мне сочувствовали, считали меня жертвой психопата и даже радовались, что этот кошмар позади, — насколько можно вообще радоваться истории, в которой замешана чья-то смерть. Чувство вины мучило меня только первые несколько лет — затем же я почти поверила сочувствующим.
Кукла
Случилось это в конце восьмидесятых. У Артамоновых были соседи — близкие родственники какого-то дипломата. Дом их полнился удивительными для советских людей излишествами. Хозяйка разгуливала по квартире в атласном халате с драконами и пионами, от нее тонко пахло
Кофе (из размолотых электрической кофемолкой гватемальских зерен высшего качества) гостям подавали в фарфоровом сервизе тончайшей работы, и порой Артамоновой казалось, что соседке важнее не угостить человека кофе, а похвастаться наличием красивой посуды. «Впрочем, это я, наверное, завидую», — со вздохом добавляла она, когда об этом заходила речь.
На стенах у соседей висели африканские маски, слоновьи бивни, тарелочки с изображением неведомых городов и фотографии членов семьи на фоне синего океана. Все в белом, за спиной — бескрайнее море с «барашками» и треугольниками парусов, и сразу ведь понятно — не «наше» море, не Крым, не Прибалтика. Уж больно мелок и золотист песок, и чист пляж, и улыбчивы люди, и причудливы очертания пальм, застенчиво склонившихся к земле.
Был и видеомагнитофон со стопкой кассет в придачу. На диснеевские мультфильмы и боевики о каратистах собирались всем подъездом, имелась в коллекции и одна особенная кассета, неподписанная, производства небольшой немецкой студии, — ее смотрели только взрослые и только после заката. А потом, здороваясь друг с другом у лифта, казалось бы, неуместно краснели и начинали пристально изучать собственные туфли вместо того, чтобы посмотреть собеседнику в лицо.
Иногда соседи предлагали Артамоновым что-нибудь купить. По дружбе. Шелковое платье для старшей дочери, пятнадцатилетней. Вожделенную пудру с золотой розой, духи, хорошее мыло. Игрушки для младшей, семилетней, девочки.
Вот и в тот бесконечный вечер, какие случаются в конце ноября, соседи позвонили Артамоновым и без лишних реверансов поинтересовались: есть ли у тех лишние пятнадцать рублей? Если есть — им стоит срочно зайти на кофе с конфетками, в противном случае мимо их носа проплывет настоящее чудо.
Артамоновы не были богаты настолько, чтобы назвать лишней сумму в пятнадцать рублей, однако соблазн увидеть чудо, пускай и проплывающее мимо, оказался сильнее жадности. К тому же, аргумент в виде кофе и конфет был весомым — ведь какие попало шоколадки в том доме не водились.
Хозяйка с видом будничным и даже слегка рассеянным выставляла на стол коробочку «Моцарта» — так, словно это был не деликатес, не рай в миниатюре, тающий на языке и тонким запахом марципана и молочного шоколада словно намекающий на то, что где-то за туманами существуют лучшие миры. А что-то обычное. Белый хлеб. «Наверное, выпендривается. Не может же ей и в самом деле не быть жаль кормить кого попало такими конфетами, — говорила Артамонова, а потом со вздохом добавляла обычную мантру: — Впрочем, я опять, видимо, завидую».
К соседям отправились всей семьей. Артамонов — в пиджаке с галстуком, жена его — в платье с ромашками, сшитом по выкройке из «Бурды» и с неумело подведенными губами, обе дочери — аккуратно причесанные и с надеждой в глазах.
Старшая, Аля, надеялась, что чудо за пятнадцать рублей — это джинсовая куртка с «орлом» на спине. Она, конечно, понимала, что такая вещь стоит под сотню, но все равно думала — ну мало ли что? Все равно если куртка есть, то она досталась соседям так, задаром. Что же наживаться на близких (нет, о духовной близости речи тут не шло, но все же расстояние между их дверями составляло не более трех метров, а это аргумент). Можно отдать обновку за символическую сумму — и людям приятно, и самим не обидно.