Страшные сады (сборник)
Шрифт:
И примчался на свидание даже раньше назначенного времени.
Я должен был писать дипломную работу. Об этом ты знал, папа. Работу об открытии спортивных клубов по всем видам спорта и социально-профессиональном составе руководства. И о вероятном нацистском прошлом этих людей. О причастности спортивной среды к национал-социализму Тебя это смешило до икоты, папа: я собирался исследовать главным образом пиво, потому что футбол, всегда и везде, обсуждается в кабаках!.. Но ты снова притворился шутом, чтобы скрыть свое смятение: разве не правда, что ты бы скорее дал отрезать себе язык, только бы не вспоминать, что тебя чуть не убили из-за футбола?.. Ведь именно в качестве репрессий за один проигранный кубковый матч ты из мести французских жандармов стал заложником немцев в 1942 году?.. Разве не так?.. Конечно же так:
На деле же, в то первое утро, с Ингой в качестве экскурсовода, я решил начать свой обход злачных мест с самого важного в моей программе: с футбольных клубов, со спортсменов, которые между 1933 и 1945 годами больше всех сопротивлялись использованию спорта нацистской пропагандой. Как раз для того, чтобы не показаться слабаком перед Хольстеном и потихоньку попривыкнуть к пиву. Однако когда я показал свой план действий Инге, она лишь наморщила кончик носа:
— Fussball… Сплошные кабаки… А лошади тебе не подойдут?.. Меньше будешь писать…
И она рассмеялась своей шутке, шутке, которую я никогда не осмелился бы произнести перед девушкой!.. И тем не менее Инга была права… Для меня осуществить этот план — все равно что проплыть между Сциллой и Харибдой: будь то обычная пивная Хольстен, оформленная, возможно, Теодором, или же местный Версаль, замок с кучей флигельков и манежем для конных прогулок в глубине парка! И там, и там я был как бегемот, вылезший из реки, совершенно неуместный. Инга склонила голову и обмахивалась моим новеньким блокнотом.
Я согласился на лошадей. Отчасти потому, что Шлосс Фазанери, правление конного клуба, находилось за городом, без машины не доберешься. А Инга была обладательницей автомобиля. Но какого!.. Я согласился, еще не видя его, и уже не мог отказаться от своих слов. Пренебречь Ингой в моем положении синего чулка, без средств передвижения, было равносильно самоубийству!.. Твоя «дина-панар» канареечного цвета, папа, та, что ты ревностно хранил многие годы, я над ней жестоко издевался и не собираюсь извиняться. Но, по правде говоря, «уньон» Инги цвета зеленой чащи также напоминал животное: Инга скакала на огромной лягушке, зверьке из мультфильма! Шаровидные навыкате фары, губастая облицовка, напряженный ход, она была готова прыгнуть в любой момент, оттолкнувшись от земли задней осью с колесами… Но на этом сходство заканчивалось: в отличие от твоей доблестной «дины», зверь Инги страдал от серьезного увечья: он не мог трогаться в гору, только носом вниз, потому как, я бы сказал, имел проблемы с кровообращением, что-то с топливным насосом. Если машина поднимала нос, у нее отливала кровь, бензин утекал из двигателя, и она сразу глохла. И тогда приходилось двигать это огромное неживое тело, разворачивать его в нужную сторону собственными руками и ждать, пока закон тяготения завершит остальное и лягушка проснется. Зато этот зверь был самым послушным из всех, какие только могут быть, он мягко скакал, куда тебе надо. Эдакое вызывающее животное, с наклейкой на левом бедре: «Atomkraft, nein, danke!», атомной энергетике нет, спасибо. Наглый идеологический отказ от лица ленивой машины!..
Я согласился, потому что хотел, но также и из-за макиавеллиевского расчета: достаточно было увидеть Ингу краешком глаза, и ай-яй-яй! Платье цвета подсолнуха в стиле Куреж, короткое, короткое, короткое!.. Когда нам пришлось тащить, толкать лягушку, упираться, прыгать за руль, чтобы нажимать рукой на тормоз, пускать в ход коленки и поясницу, как и следовало ожидать, кружева небес разверзлись надо мной, все барабаны Вальхаллы забили в моей груди! И особенно в сильное волнение пришли мои благородные члены… Что не очень-то в вагнеровском духе…
И вот мы уже снова медленно катим под зелеными липами последних дней прекрасного лета, в сторону замка Фазанери, и продолжаем наше узнавание, словно два невинных ребенка, в первый день в детском саду, что придирчиво исследуют друг друга кончиками пальцев, оценивают, принюхиваясь и шмыгая носом, пробуют щеки на вкус кончиком языка, потом берутся за руки и больше уже не расстаются. О, эта чистая, вечная любовь!..
— В следующем году я заканчиваю журналистскую школу… Ты сколько лет?..
—
Ты или тебе, какой же я кретин! Как будто бы сам я прекрасно говорил по-немецки! Я готов был проглотить свои собственные глаза!
— О чем я… Ах да, извини, возраст: мне тоже двадцать два… И я хочу быть спортивным репортером… Или спортивной?.. Может, на Олимпийских играх в Мюнхене, у меня есть зацепка, мне удастся написать статью… Через одного американского приятеля…
Я знаю, что ты думаешь, папа: что я могу лишь до ора тупо повторять обрывки наших разговоров! Да. От этого больнее всего. Обстановка потерянного времени. Если бы мы тут же начали пожирать друг друга поцелуями, к черту светскость и сдержанность! Но нет, мы даже не видели, каким голубым было небо… Или наши тела, тела бывших врагов, все еще сопротивлялись…
Я мог бы подумать, что в замке нас ждали. Короткая витиеватость Инги, и заискивающий худышка спешил ответить на мои вопросы, одновременно ведя нас на полную экскурсию. Конный клуб — это воплощение местной аристократии. Не правда ли?.. Ja wohl! Вот так мы мелкими шажками скользили по паркету во французском стиле, в фетровых тапках, которые мстили мерзкому французу за поражение Германии!.. Они цеплялись за ножки мебели, застревали на пороге, убегали к черту от слишком большого шага. Я беспрерывно лежал ничком на животе, чтобы вытащить их из-под мебели! Как он был рад, этот тощий лицемер, видеть меня ползающим на брюхе, смешным!.. Кроме огромного стола в стиле рококо, с вырезанной из глыбы столешницей, я помню еще позолоту невиданной роскоши, столовое серебро, фарфор. И пыль, которой я наглотался! Инга испускала охи и ахи, смеялась исподтишка над моими бедствиями. А тот слащавый тип важничал и пялился на ее грудь. Мне, доходяге, казалось, что он смотрит на меня как на следующий трофей в ряду кабаньих голов и оленьих рогов, висевших на стенах, как на будущий предмет псовой охоты, как на животное, которое скоро загонят и превратят в чучело. Конечно же из-за моей внешности. Из его объяснений я понял: для того, чтобы стать членом Конного клуба, за редким исключением надо было быть наследником богатых предков! Каждый, удостоенный этой чести, был под чьим-нибудь покровительством.
Множество промышленников с длинной родословной, еще больше местных мелкопоместных дворян… Возможность вступления осуществлялась согласно цензу, не так ли?.. И меньше определенного дохода, об этом не могло быть и речи…
Он смерил меня таким взглядом, как будто я уже собирался вынуть чековую книжку, добиваясь права вступления в клуб!.. Он ликовал при мысли о том, что меня можно будет отнести к разряду убогих без единого су: отказано!.. Развратник даже принес мне список, с адресами и должностями, и это были сплошные фон-бароны!.. А потом низкая месть труса: ему важно было уточнить, что многие из этих семей серьезно пострадали от войны. И своей плотью, родители — старшие офицеры, погибшие на поле чести; и своим имуществом — заводы, разрушенные бомбами союзников поместья… Не говоря уже об их владениях, вероломно разоренных коммунистами из ГДР, — леса, охотничьи угодья, все эти коллективизированные богатства!
Я делал пометки, слушая вполуха и закипая внутри, у меня чесались руки съездить нашему аристократу по роже. Скандала не произошло только благодаря присутствию Инги, которая ничего не могла сделать, но попыталась вернуть мне спокойствие, прошептав на ухо, что наш экскурсовод привирает, чтобы задеть меня. Вернее, сильно преувеличивает: ее собственный отец был членом клуба, и он вычитал свои взносы из налогов в качестве представительских расходов для разработки клиентов… Я не стал заострять на этом внимание, поскольку и так был сильно задет тем, что я чужой в этом раю, где у нее тоже было свое место. И кроме того, каждый раз проходя мимо окон замка, я как бы переносился в другое место, устремив взгляд вниз, туда, где на краю большой клумбы елозил на коленях человек, приступивший к осеннему туалету парка, словно к туалету огромного покойника. Когда мы выходили, я захотел доказать себе собственную мужественность, восторжествовать над нахальной мелкой сошкой убийственной фразой: