Страшные сказки для дочерей кимерийца

Тулина Светлана

Конан не для того столько полновесных аквилонских империалов вложил в прекращение шемских междоусобиц, чтобы теперь все пошло прахом и местные царьки опять пересобачились — следом за вцепившимися друг другу в горло столичными городами. Да и по отношению к многогрешной душе Публио Форсезе, да осияет Митра ее своим великодушием, это было бы верхом неблагодарности.

Нет.

Выступить против правителя Шушана, убившего будущего короля всего Шема, должен был тоже весь Шем. В идеале — хотя бы по несколько воинов от каждого вольного города. Как знак будущего единства. Но — от каждого. Чтобы именно так потом и пели разные поэты-сказители, разбойники они там или нет.

В

реальности же представителей хотя бы от половины городов было бы вполне достаточно — Шем велик, и, хотя гонцы разосланы, не во все его пределы новость успеет дойти вовремя. Старый интриган, где бы ни обитал сейчас твой дух, ты можешь гордиться — твой нерадивый ученик, похоже, на старости зим все-таки становится настоящим королем и учится думать по-королевски.

Торопливый стук деревянных сандалий по каменным плитам коридора заставил Конана оторваться от размышлений. Он отступил от узкого окна, в которое смотрел на вечернее солнце, уже почти достигшее дальних холмов. Смотрел, не видя при этом ровным счетом ничего, кроме дороги на Шушан, из этого окна как раз-таки невидимой. Дороги, по которой пылят далекие всадники, неистово погоняя коней и поминутно оглядываясь в ожидании погони.

И обернулся к двери — как раз к тому мигу, когда из коридора ввалился запыхавшийся Хэбраэль:

— Король! Прибыл гонец из Анакии!

***

До чего же грубыми и непонятливыми бывают эти мужчины!

Атенаис сидела у окна, смотрела за ворота и злилась. Ха, крепость! Тоже мне — крепость! Одно название. Да любой постоялый двор в Тарантии намного просторнее этой горе-крепости, да и укреплен не в пример лучше. А здесь?!

Защитный вал порос лебедой, куча хлипких лачуг выглядит так, что их и поджигать смысла нет — достаточно плюнуть посильнее, и они развалятся. И огороженный кольями дворик со строениями поприличнее — над самым обрывом к реке. И это они называют крепостью?

Крепость — это целый город, укрепленный и обнесенный высокой стеною, который защищается всеми жителями вместе. Они тут похоже, вообще не строят крепостей — сплошные замки.

Замки Атенаис больше нравились, чем крепости — во всяком случае, в мирное время. По сути замок — это укрепленный дом, жилье королевской семьи или на самый худой конец рыцарской, там нету всяких грязных ремесленников и свинопасов, они все остаются за стенами замка, в окружающем городе. Замок красив, на нем всякие башенки и анфилады, галереи и просторные пиршественные залы. В замке устраивают пиры и выступают сладкоголосые менестрели.

Глава 16

Одноярусный бревенчатый дом-короб с одной комнатой внутри и узкими окнами во всех стенах да бревенчатый же забор вокруг на замок походили мало. Даже отдельного помещения для лошадей нет, только коновязь и навес рядом с покосившимся сараем — оставленные ее охранять стражники разместились вместе со своими дурно пахнущими животными прямо во дворе, благо места много. Теперь там и погулять нельзя без опасенияя вляпаться в кучу навоза! Забор, правда, высокий и крепкий, но все равно слишком много чести называть такое — замком и тем более крепостью. А за забор ее вообще не выпускают, вот и приходится сидеть у окна и злиться.

Тем более что для злости у Атенаис имеются более чем веские причины — после полуденного колокола прошло уже почти что три поворота клепсидры, а рабыни с ее туалетными принадлежностями и чистым платьем так

и не появились! И она вынуждена до сих пор сидеть в этом, вчерашнем, — мятом, рваном, запачканном кровью и насквозь пропахшим мерзким лошадиным потом! Словно она сама рабыня, причем из самых грязных, при конюшне!

Атенаис передернула плечиками.

Митра свидетель, она была скромной и послушной дочерью, готовой стойко переносить все тяготы и лишения походной жизни, но это уже чересчур! Ни гребня, чтобы расчесать спутанные волосы, ни платья, чтобы переодеться, ни ароматных масел, чтобы умастить покрасневшую от солнца и морского ветра кожу, ни даже просто воды, чтобы умыться!

Когда утром она попросила у стражников воды, они принесли ей кружку! Когда же, утомленная их непонятливостью, она объяснила, что ей нужно два больших ведра и, желательно, подогретой, а также немного мыльного корня и отрез чистой ткани, они переглянулись и просто начали ухмыляться ей в лицо. Впрочем, она и не ожидала от них ничего иного — с таким-то грубым начальником! Каков командир стражи — таковы и простые стражники, отец всегда так говорит.

Вид из окна был так себе, но из других окон вообще виден только забор, так что выбирать не приходилось. Это хотя бы выходило в сторону ворот. А за ними, когда они были открыты, виднелся солидный кусок пыльной дороги. Лучше бы, конечно, если бы за окном было море — смотреть на море Атенаис нравилось. Но из дома-крепости море не увидишь. Для этого надо или выйти за забор на самый обрыв, или даже спуститься вниз и пройти через всю деревню. А за забор ее не выпускали.

Впрочем, перед воротами тоже иногда происходило что-нибудь интересное. Вот, например, как сейчас, когда ослепительно красивая женщина неторопливым уверенным аллюром подъехала по пыльной дороге к самым створкам и остановила гнедую кобылу в паре шагов от сразу как-то вдруг подтянувшегося стражника…

Она о чем-то его спросила. Стражник отчаянно замотал головой, на лице его была написана откровенная мука. Лицо красавицы же выражало лишь веселое недоумение. Атенаис изо всех сил напрягла слух и почти высунулась из окна, хотя так вести себя королевской дочери, конечно же, совсем не подобало.

— Ты хочешь мне сказать, что не пропустишь меня? — переспросила красавица с непередаваемой интонацией, — Ты — МЕНЯ?!

Она рассмеялась — безумно прекрасным переливчатым смехом, словно высказанное ею предположение было на редкость удачной шуткой, и легонько шлепнула гнедую по крупу изящной ручкой кожаной плетки.

Кобыла уверенно пошла вперед, грудью оттеснив попытавшегося встать на пути стражника. Стражник стоял, безвольно опустив руки вдоль тела, и смотрел вслед женщине с непонятной тоской. Он даже не пытался схватить копье, прислоненное к забору в двух шагах от ворот и от него буквально на расстоянии вытянутой руки. Не пытался выхватить кинжал из-за пояса, даже просто вскинуть руки и схватить кобылу за повод — и то не пытался, просто стоял и смотрел.

Красавица же продолжала смеяться, глядя, как к воротам сбегаются прочие охранники — все шестеро. Вообще-то их была полная двойная рука, но остальные как на рассвете завалились спать, так и дрыхли вповалку на широких лавках у задней стены дома-крепости, и их храп служил Атенаис еще одной причиной для раздражения.

Всадница была не просто красива, нет — она была ослепительна. Стражники выбегали ей навстречу, грозные, схватившиеся за оружие — и замирали, опуская руки, как тот, самый первый, еще в воротах. Словно сраженные наповал безумной любовью, как в песнях менестрелей — Атенаис могла бы, пожалуй, в это поверить, настолько незнакомка была хороша.