Страшные сказки
Шрифт:
– Я и Смерти тебя в обиду не дам, – говорит Обида, – ты ведь меня столько лет лелеял, выхаживал… вот какой могучей вырастил!
И живут они так вдвоем, по разным городам скитаются, и кто знает, сколько еще зла его Обида натворит.
Убийство мальчика
Жила-была одна семья. Отец, мать и сын, которому было двенадцать лет. Мать работала на вредном производстве и умерла рано. Отец стал запивать, вначале с горя, затем по привычке, всё ему не нравилось, уволился с одной работы, с другой и закончил тем, что стал работать грузчиком на овощной
Ругался на сына постоянно: приносил ли тот в дневнике двойки или пятерки. Получил двойку – хулиган, не хочешь учиться! Пятерку – в отличники метишь, в институт пойдешь, крохи зарабатывать будешь, отцу на бутылку не сможешь дать!
И так каждый день. Добро, если лишь ругался, а то в последнее время взял привычку бить его. Сначала ремнем по заднице, потом руками, куда ни попадя, а затем чем и куда придется. А поскольку у него от пьянства в глазах всё время круговерть стояла, то и не заметил он, как сын стал в росте уменьшаться. Изобьет, а на другой день мальчик на один-два сантиметра меньше становится. Соседи по подъезду думали, что он худеет от скудной жизни, а потом узнавать перестали. В школе над ним смеются: на уроке физкультуры уже последний в шеренге. Потом он сам начал стесняться своего маленького роста и вовсе перестал ходить в школу, а потом и на улицу, так как спрыгивать и забираться на ступеньки ему становилось трудней и трудней.
Отец ничего не замечал. Найдет, схватит за шкирку и об стену, или старым ботинком давай валтузить.
И вот настал день, когда придя с очередной попойки, отец не нашел своего сына в квартире. Искал, нет его! Ругался самыми страшными матерными словами, но сына нет! Лежала только на кухонном столе маленькая сморщенная кукла и жалобно помаргивала. Отец смахнул её со стола и не заметил. Так и вынес его в помойном ведре с остальным мусором.
Грибы
Не любила жена своего мужа, ох, как не любила! Не пил, не курил, зарплату всю домой приносил, с друзьями не гулял, а всё равно не любила. Двоих детей с ним нажила, дачу построили, машину купили, а всё равно ох, как не любила!
Решила она его извести с белого света. И даже способ придумала – грибами. Никто не догадается, и наверняка – одной ложкой грибов испорченных десять человек убить можно.
Замариновала осенью баночку, поставила на отдельное место в погребе, немного погодя крышку иголкой продырявила, чтоб в банку воздух попал и грибы испортились… ждет не дождется. Вот через полгода отварила она мужу картошки, котлет пожарила, капустки соленой хрустящей в тарелку положила, а рядом грибы аппетитной горочкой. Да еще водки холодной в рюмку хрустальную налила – какой мужик от такого царского угощения откажется!
Сьел он, жену в щечку поцеловал, и только спасибо ей хотел сказать, как ослеп, упал рядом со столом, и умирает. А жена сидит, любуется и «Скорую помощь» вызывать не торопится. Догадался мужик в чем дело, да сил никаких уже не было, только и смог прохрипеть:
– Не ешь, жена, грибов, никогда!
Сказал и умер.
Никто её ни в чем не заподозрил, живет она себе припеваючи, живет пять лет, десять, но грибов не ест. Знает, что глупыми были слова покойника, но не ест.
Много лет прошло, ей уже за шестьдесят перевалило, и захотелось ей грибов солененьких, да так сильно, что только о них и думает. Чуть с ума по ним не сходит.
И как-то раз решилась…
Сама в лес ходила, отборных беленьких и груздочков насобирала, с укропом и чесноком в дубовой кадушке засолила, еле-еле первого снега дождалась, и один гриб на тарелку положила. Откушала кусочек, вроде ничего. Час прождала, другой – здорова, только в животе от голода бурчит. Второй гриб сьела, третий, одну тарелочку, другую, да так обрадовалась, да так наелась, да так от счастья наплясалась, что в тот же вечер и умерла в страшных мучениях – от заворота кишок.
Длинная рука
В черном-черном городе на черной-черной улице стоит черный-пречерный дом. В черном-пречерном доме есть черная-пречерная комната, где лежит черный-пречерный ящик, а в черном-пречерном ящике…
Приехал в один город командировочный. По делам на местный завод. Гуляет вечером по городу, видит, идет девушка, красивая, нарядно одетая и плачет.
– Кто вас обидел? – догоняет её.
Не ответила девушка, идет, торопится, слезы платочком вытирает.
– Давайте я вам помогу, – говорит командировочный.
– Ничем вы мне помочь не можете, – отвечает она. – Провинилась я сильно на работе, и начальство послало меня в черный дом прощенья просить, иначе не доживу я до завтрашнего утра.
– Доживете, – говорит он самоуверенно, – если я с вами буду.
И как она его не уговаривала, пошел вместе с ней.
За центральной площадью свернули на странную улицу. Там не горели фонари, высокие многоэтажные дома были такими черными, словно после недавнего пожара. Подошли к самому высокому зданию из черного мрамора, поднялись по ступенькам из черного гранита и вошли в вестибюль, где не было никакого освещения, кроме слабого уличного света.
Внутри здание выглядело так, словно его готовили к большому капитальному ремонту: груды мусора, вырванные из пола доски, в пустых, озаренных луной кабинетах бегали мелкие черные твари, пугая пронзительным писком… Лишь красные фосфорные стрелки на коридорной стене указывали путь.
Наконец, оказались у высокой черной двери, рядом с которой стояло несколько кресел, оббитых черным бархатом.
– Дальше вам нельзя, – сказала девушка, пожала ему руку и вошла в тот кабинет.
Командировочный уселся в кресло, дивясь странным обстоятельствам, в которые он попал.
Проходит какое-то время, из кабинета ни звука, как будто там никого и не было. Он уже подремывать начал. И вздрогнул оттого, что ему послышался скрип, как будто дверь стала приотворяться. Посмотрел, нет, показалось. Задремал опять, и чувствует, душно ему стало, так, что сердце заболело. Болит сильней и сильней, точно кто-то сдавливает его.
Встал, думает, слишком долго девушки нет, заглянул в кабинет и поразился – жуткая тьма там, а если приглядеться, стульев нет, столов нет, стены ободраны и стоит посередине огромный черный ящик, длинный, словно гроб. Выбежал он, спустился вниз, – еле обратную дорогу нашел, – выскочил на улицу, глядит, а на тротуаре, головой на черной бордюрине, девушка та лежит. Руки вывернуты, лицо в крови, мертвыми глазами в черное небо смотрит.