Страшный рассказ
Шрифт:
— Скажи, Серега, — обратился к нему Юрий, задумчиво глядя в забитое пузырящейся пеной горлышко, — в чем смысл жизни?
Веригин осторожно опустил бутылку, которую не успел донести до рта, и удивленно уставился на Юрия. Потом на его красной усатой физиономии отобразилось что-то вроде понимания.
— Ты чего, — спросил он, — опять кому-нибудь не тому морду набил? И когда ты, Юрик, угомонишься? Смысл жизни тебе… Я тебе так скажу:
— В великом знании — великая печаль, — чуть слышно и не совсем точно процитировал Шекспира Дымов.
Веригин услышал.
— Во! — с энтузиазмом воскликнул он и ткнул в сторону Дымова бутылкой. — Слушай, что тебе умный человек говорит! Смысл жизни… Какой, на фиг, в этой жизни может быть смысл? Гляди, денек какой! Солнышко, птички чирикают, сирень цветет, Потапыч опять ковер свой выбивает… Пива — залейся! А мало будет, еще слетаем, у меня сегодня получка. Опять же, Люська моя на все выходные к теще укатила, целых двое суток мозги клевать не будет… Свобода! А вернется — сальца привезет, картошечки… Может, теща, грымза старая, даже самогоночки передаст. Самогонку она варит, Юрик, ты не поверишь — восемьдесят градусов. Огонь!
Дымов вдруг беспокойно завозился, намереваясь встать.
— Я, наверное, мешаю, — нерешительно сказал он.
— Да сиди хоть сто лёт! — воскликнул Веригин и приложился к бутылке. — Скамейка не купленная, — закончил он, утирая с усов пивную пену.
— Пусть идет, — глядя в землю, напряженно сказал Юрий.
Дымов встал, помялся немного и вдруг сказал:
— Я забыл вам сообщить… То есть не забыл, а просто не знал, как сказать… В общем, меня ознакомили с результатами… ну, вы понимаете… С результатами вскрытия. Ольга была беременна. Шесть недель, знаете ли…
Он резко повернулся на каблуках и, странно сгорбившись, быстро пошел прочь. Юрий поймал на себе удивленный взгляд Веригина, понял, что стоит, и медленно опустился на скамейку, усилием воли заставив расслабиться окаменевшие от напряжения мышцы.
— О чем это он? — осторожно спросил Веригин.
Юрий приложился к бутылке, в два громадных глотка выпил больше половины и только после этого ответил:
— Понятия не имею. Больной какой-то.
— А выглядит прилично, — задумчиво глядя вслед Дымову, протянул Серега. — Я же говорю, все горе на свете от лишнего ума. Короче, чтобы плохо жить, надо долго учиться.
На подъездной дорожке взревел изношенный движок. Припаркованная нос к носу с джипом Филатова оранжевая «копейка» сдала немного назад, вырулила на дорогу, прокатилась мимо скамейки и вскоре скрылась из глаз, свернув за угол дома.
Николай Ярцев, занимавший в возглавляемом Акопяном издательстве полуофициальную должность литературного эксперта, был поглощен очень важным делом: он наводил порядок на своем рабочем столе. Такие приступы чистоплотности случались с Ярцевым нечасто — как правило, только тогда, когда каждая его попытка что-либо положить на стол или, наоборот, взять оттуда неминуемо заканчивалась бумажным обвалом. После трех или четырех таких обвалов Ярцев терял терпение, приносил из кладовки большой картонный ящик из-под старого цветного телевизора, устанавливал эту емкость посреди комнаты и приступал к чистке.
Сейчас процесс уборки был в самом разгаре. Разумеется, Ярцев даже не надеялся окончательно ликвидировать загромоздившие его рабочий кабинет бумажные сугробы — тара была маловата, да и уничтожению подлежала только откровенная макулатура, из которой заведомо нельзя было извлечь никакой пользы.
Он стоял возле уже наполовину заполненного бумагой ящика по щиколотку в печатных листах стандартного формата, нагибался, поднимал с пола очередную рукопись, бросал быстрый взгляд на титульный лист и либо откладывал рукопись на стол, либо швырял в ящик, содержимое которого регулярно вывозил на пустырь и там сжигал.
Когда он выпрямился в очередной раз, в руках у него была тощая стопочка листков, сколотых медной скрепкой. Титульный лист отсутствовал, название тоже. Ярцев пробежал глазами первую страницу, нахмурился, что-то припоминая, потом заглянул в самый конец и увидел подпись: «Д. Горячев». Так и есть, это была та самая рукопись, которая пару недель назад вызвала у шефа какой-то странный, совершенно необъяснимый интерес. Впрочем, с тех пор Рубен Ашотович о ней не вспоминал, да и для издательства эта не слишком умело состряпанная вещица не представляла никакого интереса.
Ярцев немного поколебался, вспомнив тревожное ощущение, которое испытал, когда читал рассказ, а потом, равнодушно пожав плечами, надорвал стопку бумаги поперек и небрежно бросил расползающийся ворох бумажных половинок в ящик из-под телевизора.