Страсть гордой княжны
Шрифт:
– Воистину, так и будет, мудрый мой отец. И тебе, матушка, я обещаю: ты ни дня не пожалеешь о том, что обрадовалась, узнав о моих сборах в дорогу…
«Тебе, заботливая моя Зухра, я хоть каждый день могу посылать весточку… Ибо для наших душ и нашего умения никакие расстояния не преграда. Пусть не сможешь ты мне ответить, однако услышишь…» – Безмолвные слова Масуда были полны настоящей сыновней заботы.
– Да будет так, – чуть окрепшим голосом проговорила Зухра. – Мальчику пора становиться на ноги. Я, как старая глупая квочка, посмела влезть в дела мужчин, в которых
«Но если ты, дрянной мальчишка, пропустишь хоть день… Клянусь всем, что дорого мне в этой жизни, найду тебя, хоть на краю света, и… уши надеру!»
«Клянусь, матушка, что каждый день моего странствия я буду начинать одинаково – посылать тебе безмолвную весточку о себе… – Масуд улыбался, и улыбка эта в его безмолвных словах была отчетливо слышна. – Ибо что может быть страшнее, чем добрая моя матушка, которая взбирается на верблюда, дабы через десяток дней надрать мне уши!»
Однако судьба дожидалась его не там, вдалеке, а совсем рядом, возле лавок с коврами. Быть может, то был лишь один из ее ликов. Самый загадочный…
Масуд, заручившись согласием отца, отправился на базар, ибо куда еще идти в поисках мелочей для, воистину, более чем долгого странствия? Быть может, следовало бы отправить за покупками посыльного или взять с собой одного из слуг. Но Масуд решил, что сначала отправится сам, ведь он куда лучше любого посыльного сможет понять, что перед ним и пригодится ли ему в дальнем пути та или иная безделушка. Говоря по чести, Масуд, хотя и был путешественником опытным, не знал, что именно ему понадобится и с чего начинать.
Шумный во всякое время дня базар встретил его удивительной жарой и столь же удивительным безлюдьем. Должно быть, все живое поторопилось спрятаться от страшного зноя и в относительной прохладе дождаться вечера.
Масуд с удивлением рассматривал закрытые двери лавок и лавчонок.
– Аллах всесильный, воистину нет худшего времени для торговли, чем летний полдень.
Быть может, юноша отправился бы обратно, но тут он услышал зычный голос зазывалы, который приглашал всех правоверных полюбоваться удивительным умением факира из далекой, никому не известной страны с дивным для уха и ничего не говорящим здешним лавочникам названием. То был, бесспорно, глас самой судьбы. И Масуд, не медля ни секунды, отправился на ее зов.
Удивительно, но эту, закатную сторону базара, казалось, вовсе не волнует изматывающий летний зной. Распахнутые двери звали в лавки ювелиров, сотни ярких тканей блестели в лучах солнца, ибо Махмуд, торговец дивными чинийскими шелками, никогда не жалел денег на достойное представление своего товара. Вот потянуло тонким ароматом жасмина и иланг-иланга из лавчонок благовоний, пусть и прятались мази и притирания, духи и курения в изящных алебастровых, глиняных и удивительно тонких, полупрозрачных фарфоровых флаконах.
Вот и площадь. Зной прогнал с нее дервишей и циркачей, нищие старались укрыться в тени лавок. Лишь один человек в необыкновенной одежде и с завязанными глазами демонстрировал свое необыкновенное умение.
Он касался
– Не будешь ли ты добр, о факир, сказать, что за люди тебя окружают?
Голос зазывалы был вежлив до приторности, но странный фокусник все равно с удовольствием отвечал. Он поднял руки от каменной плиты, на которой лежали обе его ладони, вытянул их перед собой и слегка поводил ими в воздухе.
– О достойнейший, – голос факира был тихим и сосредоточенным. – Сегодня зной прогнал с базара всех, кто не в силах терпеть его более чем жаркие объятия. Однако в тени арчи улыбается кузнец – уж ему-то никакой зной нипочем. Вот из лавки с благовониями выглядывает приказчик… вот спрятался обратно, ибо он подобен нежному цветку и боится прямых солнечных лучей больше, чем женщина боится мыши.
Глаза же говорившего были завязаны черным платком.
– …слева от меня, у стены, прячется за спиной узкоглазого купца из далекой страны Канагава мальчишка-писарь.
Говор вокруг постепенно стихал, ибо все было именно так, как описывал окружающее факир. Описывал, не видя ничего вокруг! Более того, даже голова его была наклонена вниз, будто он рассматривает не людей вокруг, а каменную плиту с причудливыми узорами.
– …наконец ты, достойный зазывала, только что достал из-за пояса яркий платок из синего шелка.
Масуд, словно завороженный, слушал странного факира. О нет, это был не факир, вернее, не такой факир, какие обычно выступают на рыночной площади. Судьба этого человека, должно быть, лежит где-то в другом месте, и остается только удивляться, каким ветром занесло его сюда в этот жаркий день.
– …а вот из рядов благовоний показался необыкновенный зритель. Его удивляет мое скромное умение, он слушает меня и не верит собственным ушам. О нет, юноша, я не факир, и мое призвание, ты прав, совсем другое. Но сегодня я оказался тут, ибо так распорядилась судьба. Сегодняшняя наша встреча, должно быть, была записана где-то на облаках, и вот наконец этот миг настал.
Только сейчас Масуд понял, что этот удивительный человек обращается именно к нему. Да и факир ли перед ним? Быть может, это страшный колдун прикидывается обычным ярмарочным шутом? Или коварная Садыка наняла циркача, дабы похитил он Масуда…
«Аллах великий, ну придет же такое в голову! Кому я нужен? Какая Садыка? Похитить меня…»
Масуд усмехнулся своим мыслям и смело вышел вперед.
– Ты увидел меня, уважаемый?
Факир снял с глаз повязку и поднял голову. Он вовсе не был слеп, как сначала подумал Масуд. Напротив, на юношу смотрели темно-синие глаза, каких не бывает у детей жаркого полудня.
– Вот теперь я тебя увидел, достойный Масуд.
– Ты знаешь, кто я?!
– Теперь уже знаю. Ибо в каждом движении человека, в каждом его слове, в повороте головы, развороте плеч скрываются бесчисленные знаки. Они открыты тому, кто не ленится учиться этой необыкновенной азбуке. Даже прочтя одно-два слова, знаешь и кто перед тобой, и что его, доселе неизвестного тебе, ждет.