Страсть Клеопатры
Шрифт:
– Опять пронесло, – вздохнул Эллиот. – Но как они всему этому могут верить?
– Чему именно? – переспросила Джулия, вновь усаживаясь на свое место и поднимая бокал. – Тому, что какая-то лихорадка изменила цвет моих глаз? Я вам объясню, почему это происходит. Они верят потому, что должны в это поверить.
Рамзес рассмеялся. Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.
– Дело в том, что человеческие глаза не могут изменять свой цвет, – сказала Джулия. – Поэтому люди, которые это наблюдают, с радостью воспринимают любое объяснение, чтобы спокойно возвратиться в свой обычный мир, где такие
Она пригубила свое вино.
– Замечательно. – Она прикрыла глаза от удовольствия.
Скрывая мучившую ее жажду, она выпила крошечными глоточками весь бокал. За ее плечом тут же появился официант, готовый налить ей снова.
– Очень даже разумное объяснение, хотя я и не перестаю этому удивляться, – сказал Эллиот. – Знаете, об этом как-то писали даже в одной из лондонских газет. «Наследница Стратфорда в Александрии переболела лихорадкой, которая изменила цвет ее глаз на синий». Или что-то в этом роде. Алекс прислал мне вырезку из Лондона.
– Что случилось, Рамзес? – вдруг спросила Джулия.
Только тут Рамзес понял, что уже давно пристально смотрит на нее. Он не ответил ей сразу, а сначала взглянул на Эллиота.
В неровном и мерцающем свете свечей его бессмертные компаньоны казались ему невообразимо красивыми.
– Вы для меня – боги, – наконец ответил он чуть слышно.
Подняв свой бокал, он медленно, одним глотком осушил его. Наслаждаясь богатым и насыщенным вкусом кьянти, он улыбнулся.
– Вы не можете себе представить, каково это чувствовать, – сказал он. – После стольких веков одиночества, когда в своем бесконечном путешествии я оставался один на один с этой великой силой… и вот теперь со мной вы, вы оба. Я часто задавал себе вопрос, почему я смог так легко дать вам эликсир, если сам столетиями страдал от полной изоляции и тягостного одиночества. А все потому, что вы оба для меня – боги, образцы совершенства нового времени.
– Вы тоже для нас бог, – ответил Эллиот, – и, думаю, вам об этом известно.
Рамзес кивнул:
– Но вам не дано узнать, какими я вас вижу – образованными, независимыми, сильными.
– Полагаю, я вас понимаю, – сказал Эллиот.
– А еще вам никогда не узнать, что значит для меня иметь таких компаньонов…
Рамзес умолк. Выпив второй бокал вина, он немного отодвинулся, давая возможность официанту подать первое блюдо – приготовленный на медленном огне красный суп из морепродуктов с овощами. Еда… он чувствовал постоянный голод, как и все они, с той лишь разницей, что по сравнению с ним они совсем недолго пребывали под действием эликсира и еще не успели устать от этого изнуряющего голода.
Джулия всплеснула руками и, склонив голову, принялась читать молитву своим богам, которых Рамзес не знал.
– Кому вы молитесь, дорогая? – поинтересовался Эллиот, который ел свой суп с неджентльменской поспешностью. – Расскажите мне.
– Не имеет значения, Эллиот, – ответила она. – Я молюсь богу, который слышит меня, который знает меня и хочет, чтобы я ему помолилась. Возможно, это тот самый бог, который создал этот эликсир. Я точно не знаю. А вы, Эллиот, уже не молитесь?
Эллиот быстро взглянул на Рамзеса, а затем снова перевел глаза на Джулию. Он уже доел свой суп, тогда как Рамзес только начал. Лицо Эллиота
– Думаю, что уже не молюсь, дорогая, – сказал он. – Когда я пил эликсир, ни о каком боге я точно не думал. А если бы подумал, то, наверное, пить зелье не стал бы.
– Почему же? – изумился Рамзес.
Много лет назад в том хеттском гроте Рамзес, мечтая о кубке с эликсиром, был убежден, что его поступки как фараона всегда угодны богам. Ну а если эта жидкость, эта магическая смесь принадлежит хеттскому богу, что ж, Рамзес вполне вправе похитить ее.
– В тот момент мне следовало бы подумать про Эдит и про моего сына, – вздохнул Эллиот. – В этой жизни я отделен от них навеки. Кроме того, я не уверен, что поступок мой понравится нашим местным богам, которым поклоняются у нас в Британии.
– Все это чушь и пустая болтовня, Эллиот, – отрезала Джулия. – Сейчас вам просто нужно подумать, как позаботиться о своих близких.
– Это верно, – согласился Рамзес. – Но теперь у вас впереди ваши дела в Монте-Карло. Я тоже хотел бы когда-нибудь побывать там. Я хочу увидеть весь мир.
– Да. Кстати говоря, я собираюсь уехать отсюда сегодня же ночью, – сообщил граф. – Мне кажется, мои выигрыши здесь, в Венеции, уже начали привлекать к себе ненужное внимание.
– Но вам же не угрожает опасность? – встревожилась Джулия.
– О нет, нет, ничего такого, – ответил Эллиот. – Просто полоса удач в игре с джентльменами, но я не собираюсь закреплять успех. А еще я должен сказать, что мне вас будет не хватать. Вас обоих. Я буду ужасно по вам скучать.
– Но вы ведь, разумеется, приедете в Лондон, не так ли? – забеспокоилась Джулия. – Я имею в виду, на торжество по случаю нашей с Реджиналдом помолвки. Вы же знаете, что я пообещала Алексу, что они с Эдит смогут устроить этот праздник в вашем поместье? Они сделают это для нас. Они так хотят, чтобы мы были счастливы.
– Торжество по случаю нашей помолвки, – проворчал Рамзес. – Какие странные обычаи. Но, если так хочет Джулия, я готов пойти и на это.
– Да, я в курсе, они оба говорили мне об этом. И для меня большая честь, что вы предоставили нам такую возможность. Я постараюсь там быть, но не уверен, что мы увидимся уже так скоро. В любом случае, Джулия, я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы были так добры по отношению к моему Алексу.
Рамзес заметил, что слова эти были сказаны совершенно искренне, без обычной для графа насмешки. Как это называется у европейцев? Сарказм? Цинизм? Он не мог сейчас этого припомнить, понимал только, что граф Резерфорд любил Джулию, любил своего сына Алекса, и ему теперь было грустно оттого, что его сын и Джулия уже никогда не поженятся, однако он стойко принял это и смирился.
Хотя на самом деле молодой Алекс Саварелл уже вполне оправился после своей неудачи с Джулией. В настоящее время он тосковал по загадочной женщине, с которой познакомился в Каире, по безымянной роковой женщине, в которую влюбился, по женщине, которая могла бы убить его так же легко, как убивала многих других, – по Клеопатре, так жестоко пробужденной от вечного сна чудесным эликсиром.
Размышляя над этим, Рамзес в который раз ощутил раскаяние. «Всю мою жизнь, сколько бы она ни длилась, куда бы я ни шел, этот грех всегда будет на мне…»