Страсть после наступления темноты
Шрифт:
Я и впрямь собираюсь это сделать?
Это то, чего он хочет, - говорю я себе.
– И несмотря ни на что, я люблю его.
Я поднимаю плеть и опускаю ее на спину Доминика с круговым поглаживанием. Это неэффективный удар, он едва его задевает, но ощущение от использования флоггера такое странное, что я не могу делать это в полную силу. Пробую снова и снова, но мне по-прежнему не удается вложить в удар хоть каплю силы. Я опасаюсь, что это из-за того, что я не хочу этого делать.
–
Урок от мастера, - думаю я с иронией, но делаю, как он говорит, и первый удар не преминул опуститься на спину Доминика. Я ахаю, ощущая отзвук в руке.
– Да, - говорит Доминик твердым голосом, - Продолжай. Сильнее.
Я повторяю с той же стороны, замахиваясь и выбрасывая руку вперед. Теперь заметно, как темнеет его кожа в тех местах, куда попадают хвосты плети, и я замахиваюсь с другого направления, вновь попадая на то же место.
– Очень хорошо, Бет. Молодчина. Пожалуйста, продолжай.
Привыкнув к весу плети и ощущениям от того, как ее концы щелкают по спине Доминика, я нахожу свой ритм. Я начинаю прислушиваться к звукам и тому, как они образуют своего рода такт моих действий. Я начинаю забывать, что кончики хвостов вызывают у него боль, хотя и знаю, что все ради этого.
Интенсивность ударов нарастает. Спина Доминика краснеет, кожа воспаляется под ударами. Я осознаю, что начинаю чувствовать отголоски того, как может ощущаться эта власть – как подгоняемый желанием впиться в добровольную жертву можешь начать пользоваться темной, примитивной силой. В конце концов, может и во мне есть жестокость.
Возможно, именно тем, кто контролирует, больше всего нужен контроль над самим собой. Их желания должны руководствоваться границами того, что могут выдержать сабы.
Теперь я понимаю: вот как Домник не справился с собой. И со мной.
Когда я это осознаю, у меня умирает любое желание смаковать боль, которую я причиняю. Вид покрасневшей кожи и красно-белых полос, которые появляются там, где плеть соприкасается с плотью, вызывают во мне ужасную грусть.
Но я продолжаю.
Внутреннее чутье подсказывает мне поменять позицию – и вот я стою практически боком к Доминику, замахиваясь и посылая хвосты плети, как игрок в теннис, используя для силы удара предплечье. Непосредственно перед соприкосновением с кожей я сдерживаю силу удара, тем самым посыл слабеет, и хвосты с максимальной силой опускаются на его спину, дальше не двигаясь.
Когда первый такой жесткий удар попадает по Доминику, он вскрикивает. Этот звук разрывает мне сердце. Он кричит снова и снова, каждый раз, как плеть впивается в него своими «зубами». Я замечаю, что у него на спине проступила сукровица, от чего на моих глазах наворачиваются слезы, горячие и горькие. Из моей груди поднимаются рыдания, и я чувствую, как они подступают к горлу в такт ударам, которыми я осыпаю его спину. Это уже перебор, но я стискиваю зубы и заставляю себя продолжать.
Доминик сейчас сдерживает себя. Его глаза закрыты,
Но я не знаю, сколько еще смогу выдержать сама. Это беспощадно, это варварство.
– Не останавливайся, - приказывает Доминик, сквозь стиснутые зубы. – Продолжай.
Продолжать? По моему лицу текут слезы, но я подчиняюсь, вновь замахиваясь рукой, заставляя себя взмахнуть плетью, сделать круговое движение и впиться флоггером в его спину. Полосы от удара теперь не отличить от воспаленной красноты по всей его спине. Его спина тоже плачет липкой и блестящей прозрачной жидкостью.
– Я не могу, - всхлипываю я, - не могу.
Меня начинают душить рыдания.
И тут я вижу ее – рубиновые капли прорываются через поверхность его измученной кожи, извергаясь как миниатюрные вулканы, они испещряют его спину и начинают течь вниз – кровь.
– Нет! – кричу я и опускаю флоггер к полу, вместе с силой, заключенной в его хвостах. – Нет, я не могу этого делать, – я начинаю рыдать. – Твоя бедная спина, она кровоточит.
Без сил я опускаюсь на колени, плеть выскальзывает из моей руки, голова склоняется, и я реву. Как все могло дойти до этого? Я стегаю любимого мужчину до крови.
Доминик вздрагивает и медленно приподнимается. Он весь одеревенел от боли, и, когда оборачивается, чтобы взглянуть на меня, его глаза тоже влажные.
– Бет, не плачь. Разве ты не понимаешь? Я не хочу причинить тебе боль.
Это кажется таким горько-ироничным, что я плачу еще сильнее.
– Эй, моя девчонка, девочка моя, - он сползает с сиденья и подходит ко мне, опускается рядом на колени и берет меня за руки. – Не плачь.
Но у него самого печальное лицо, глаза поблескивают от слез. Я не могу даже обнять Доминика – его спина слишком воспаленная для этого. Вместо этого я тянусь и прижимаю ладони к его такому любимому лицу.
– Как все дошло до такого? – шепчу я. Затем медленно встаю. – Я больше не могу этого делать. Я знаю, тебе нужно пройти через чувство вины или какую бы там ни было гребаную хрень, которую ты испытываешь, но я больше не могу выступать твоим инструментом. Это причиняет слишком много боли, Доминик. Прости.
Я разворачиваюсь к двери и выхожу из квартиры. Я не хочу покидать его, но знаю, что если не уйду сейчас - мое сердце разорвется.
Глава 20
На работе Джеймс со мной ласков. Он видит, что мои эмоции в полном беспорядке, и у меня сейчас происходит что-то серьезное. Должно быть, он сожалеет, что взял меня, как мне кажется, с тех пор как я стала у него работать от меня не особо много пользы.
Но мне удается сфокусироваться на работе – вообще-то, это помогло, ведь пока я занимаюсь организацией выставки, я могу забыть про вчерашнюю отвратительную сцену. Я вспоминаю о ней с чуть притупленным ужасом. Такое чувство, что я попала в капкан какого-то кошмара, где любовь и боль глубоко и неразрывно переплетены, и впервые я не знаю, смогу ли выдержать это.