Страсть Северной Мессалины
Шрифт:
– Никак не угомонятся… – проворчал Зотов. – Я-то сначала думал, это баловство, ан нет!
– На кого польстился? – всплеснула руками Марья Саввишна. – Дашка Щербатова, рожа от мушек рябая, на двадцать седьмом году не замужем!
– А вчерась видели, как он через комнаты Шкуриной шел… – грустно проговорил Зотов.
– Сводница она! – прошипела Перекусихина. – И Рибопьеры сводники! Не зря они то и дело туда езживали как бы в гости. Якобы у Щербатовой какое-то дальнее родство с Бибиковыми сыскалось.
– Ишь, когда маханья промеж фаворитом и княжной
– Был бы здесь светлейший, этот паршивец не осмелился бы, – сказала Марья Саввишна.
– Да нет, – грустно вздохнул Зотов. – Светлейший уже приезжал, миротворствовал. И все сызнова началось. Он же, глупец, думает, что его любовь ведет.
– Да что они глупости себе выдумывают, эти молодые?! – ужаснулась Марья Саввишна. – Да какая может быть любовь? Ты слышал в старые времена такое слово?
– Так ведь то старые времена были. А нынче что?! Разврат один.
– Ну ничего! – Марья Саввишна мстительно поджала губы. – Свято место пусто не бывает. Вот увидишь, как все еще переменится! Вот увидишь! Они еще пожалеют!
– Ты думаешь, государыня их отпустит? – сомнительно прищурился Зотов. – Неужели возможно такое?!
– Поверь, отпустит. Может, не сразу, но… Парашку Брюс отпустила же с Римским-Корсаковым, ну и этих отпустит. Не зря светлейший говорил: «Матушка, плюнь на него, найдем другого!» И найдем!
А в то время, пока происходил этот разговор преданных слуг, императрица лежала в постели и ждала свинопаса.
Она столько вспомнила нынче ночью далекого и близкого, что голова разболелась. Стучало в висках.
Он не придет. Он не придет…
Что ей теперь делать?
А что сделала королева в той старой сказке?
Да ничего не сделала. Она не послала свинопаса на казнь, а оставила его тем, кем он хотел быть. Он хотел жить среди свиней – она и даровала ему такую милость!
Императрица вскочила с постели и кинулась к бюро. Схватила перо, окунула в чернильницу, которая, заботами Зотова, всегда была полна…
И замерла. Она намеревалась подстроить ловушку. Она хотела вызвать его на откровенность. А теперь боялась того, что за этим может последовать.
Вдруг она ошибается? Вдруг нет ничего?
Ей стало так страшно, как не было даже в прошлом году, когда Россия оказалась на грани военного столкновения со Швецией. Дмитриев-Мамонов был тогда пожалован в полковники и должен был стоять с резервным корпусом в лагере. Это сводило Екатерину с ума. Она дала приказ выехать на позиции и разбить там себе палатку. Ее трясло от ужаса. Она боялась не пуль и снарядов, а того боялась, что Сашенька может быть ранен и убит.
На счастье, обошлось тогда без войны.
Боже мой, она так опасалась потерять его! Как ее мучила ревность по поводу и без повода, как она ставила себя в смешное положение… Да, конечно, никто не смеет осуждать императрицу и смеяться над ней, но все же…
В одном из перлюстрированных писем посланника Сегюра, которое принесли Екатерине для личного ознакомления, она читала такое:
Сейчас воспоминание об этом давнем случае, когда она не смогла сдержать унизительную ревность, подействовало на Екатерину как пощечина.
Ей было невыносимо… Она, императрица, Фелица, как называл ее Державин, властительница самодержавная, брошена каким-то мальчишкой ради какой-то девчонки! И это при том, что мальчишка ею осыпан милостями. А девчонка – нищая!
Ревность доводила ее до рвоты. И при этом истинное величие, которое всегда было присуще Екатерине, не позволяло ей опуститься до такой пошлости, как преследование. Она смутно чувствовала, что унижение княжны Щербатовой будет на руку той. Ее станут жалеть, а императрицу – о, над императрицей станут смеяться! Выставить себя на посмешище Екатерина не могла себе позволить.
Ужасно ранило то, что пособницей «изменников», как называла их она про себя, была фрейлина Мария Шкурина, дочь человека, которому Екатерина в годы своих молодых проказ была не единожды обязана честью. Василий Шкурин был вернейшим из людей, его дочь предала свою госпожу.
Она не знала, что делать. Отомстить, как подобает? Простить? Позволить делать все, что они хотят, лишить их взаимную склонность вкуса запретного яблока?
Постепенно мысль о запретном яблоке стала неотвязной. Оно сладко, пока запретно… а откушенное, быстро набивает оскомину!
Ну так пусть они наедятся этими яблоками вдосталь!
Но сначала она все же даст ему возможность решить все самому.
Окунула перо вновь и торопливо написала:
«У меня одно желание: чтобы ты всегда пользовался совершенным благополучием. Понимаю, что твое настоящее положение тебя обременяет! У меня есть намерение организовывать твое счастье по-другому. Дочь графа Брюса – наиболее богатая и наиболее известная партия России. Сочетайся браком с нею. На будущей неделе граф Брюс будет у меня. Я дам распоряжение, чтобы его дочь пришла с ним. Ты посмотришь на нее. Мы подойдем к этому делу со всей необходимой деликатностью. Я помогу тебе устроить судьбу, но ты сможешь остаться таким образом на службе по-прежнему».
– Захар Константинович! Пошли кого-нибудь отнести Александру Матвеевичу вот это. Да прикажи ответа подождать.
Зотов сморщился от жалости, но тут же принял прежний непроницаемый вид:
– Воля ваша, матушка… а вам не поспать ли хоть полчасика?
– Я хочу дождаться ответа, – сказала она упрямо, чувствуя, как начинает дрожать голос.
– Да как придет человек с ответом, я немедля же вас разбужу, матушка. Ложитесь, ложитесь, глазки прикройте… вот так.
Императрица уснула мгновенно, и Зотов снова сморщился, жалеючи. Да, ночь ее была тяжела!