Страсть Северной Мессалины
Шрифт:
Ах, кабы знали придворные, которые «ходили как в воду опущенные», что Васильчиков – только первое звено в той длинной череде фаворитов, которых будет при русском дворе видимо-невидимо, считано-несчитано…
Ни в постели императрицы, ни при дворе Васильчиков не задержался. Как выражались на сей счет люди образованные, по-латыни разумеющие, saltavit et placuit: выскочил и успокоился – вдобавок удалился он от двора очень богатым человеком и вскоре удачно женился. Однако и спохватившийся Орлов, готовый на все ради того, чтобы вернуть любовь и доверие императрицы, своего не добился. На небосклоне взошла новая звезда – появился Григорий Александрович Потемкин…
Еще в самые молодые года этот человек не раз говорил друзьям, что ему лишь бы только стать первым, а будет ли он генералом или архиереем, значения не имеет. Ну что ж, он побывал генералом… правда, в архиереи не попал, а впрочем, потеряв по неосторожности фельдшера-коновала глаз, Потемкин едва не ушел в монастырь!
Но рок судил иначе.
Да, этих двух великих людей привлекла друг к другу судьба. Потемкин был среди участников знаменитого переворота 1762 года, так что и ему, как, впрочем, и Григорию Орлову (хотя и не в такой степени!), императрица оказалась обязана троном, тем паче что служил-то Потемкин в Ропше, как раз там, где «скончался от удара» злосчастный Петр Федорович. Потом Потемкин был послан в Швецию с донесением королю Густаву о свершившейся перемене власти, вернулся, получил пост обер-секретаря Синода… И тут Потемкин остался без глаза, что он воспринял как самый мрачный знак судьбы, и решил уйти от мира.
По словам бытописателя тех времен, «целых восемнадцать месяцев окна были закрыты ставнями, он не одевался, редко с постели вставал, не принимал к себе никого. Сие уединенное прилежание при чрезвычайной памяти, коей он одарен был от природы, здравое и не рабское подражание в познании истин и тот скорбный образ жизни, на который он себя осудил, исполнили его глубокомыслием».
Но еще больше исполнили они глубокомысленным интересом к судьбе Потемкина государыню-императрицу, которая давно уже положила на него глаз (ну никуда не деться от каламбуров!), ибо, несмотря на увечье, Григорий Александрович был чрезвычайно хорош собой, а черная повязка придавала ему вид интригующий и до того волнующий, что императрица слишком часто начала видеть сего подданного своего в грешных снах. И натурально, захотела, чтобы сны сии стали явью.
Понятно, кому было поручено вернуть потерянного к мирской жизни. Ну конечно, графине Брюс! Однако Потемкин дом свой держал на запоре и никого туда не пускал, дверей никому не отворял. Но слаб человек, а зов плоти силен. Григорий Александрович был от природы одарен мощным мужским началом и долго бороться с собственной натурою не мог. Прасковья же Брюс справедливо рассудила, что всякая крепость рано или поздно сдается, а потому по ночам, когда бес искушает человека всего сильнее, принялась ездить мимо дома Потемкина взад и вперед, и бомбардировала его нежными записочками, и высаживала десант на крылечко, и приникала к двери, сладострастно мурлыча в щелку и умоляя отворить, отворить, отворить…
Ну да, слаб человек, а бес силен! Потемкин в не считано который раз подтвердил эту истину, однажды открыв-таки дверь Прасковье и немедленно очутившись в ее объятиях. Придя в неописуемый восторг при знакомстве с могучей оснасткой сего Циклопа, а пуще – от галантности и неутомимости его, графиня Брюс чуть живая воротилась утром во дворец и немедленно рухнула на первое попавшееся канапе: ноги ее не держали. Поглядев на ее нацелованный рот и заглянув в счастливые, затуманенные глаза, Екатерина принялась хохотать:
– О, вижу, что ты довольнехонька!
– Ты тоже будешь довольнехонька! Я ему не нужна – что я, так, блуд почесать. Он к тебе имеет склонность не токмо телесную, но и сердешную! – смело посулила Прасковья, опасаясь ревности императрицы, и оказалась пророчицей.
Страсть вспыхнула пуще огня. Недоброжелатели сулили Прасковье скорую отставку с ее приятной и полезной должности пробир-статс-дамы: мол, никто, кроме Потемкина, Екатерине не нужен и впредь не понадобится. Однако графиня Брюс только хихикала да щурилась: она как никто другой знала свою дорогую подругу Като! Это была совершенно особая женщина. У таких, как императрица Екатерина, у женщин ее лет и ее аппетитов, сердце не всегда в ладу с телом. То есть душой она может принадлежать одному, а тело ее запросто найдет превеликое удовольствие в общении со всяким, кто способен даровать ей телесное наслаждение. А значит, должность «первой отведывательницы блюд дворцовой кухни» еще долго будет значиться в придворном регламенте, хоть и негласно!
Конечно, многоопытная графиня не ошиблась!
Потемкин тоже был умен и уже через два года общения с императрицей, этой незаурядной женщиной и незаурядной любовницей, понял, что может быть ей только другом, советчиком и помощником во всех ее великих начинаниях. Если останется любовником, то скоро умрет. Для того чтобы быть той, кем она была – Великой Екатериной, – императрица нуждалась не только в умных мыслях, но и постоянной подпитке нежностью, пылкостью, страстью: она должна была постоянно ощущать себя любимой и желанной. Чтобы быть великой женщиной, она должна была всегда оставаться именно женщиной. И в глубине души Григорий Александрович смирился с тем, что ему придется делить любовь императрицы с другими мужчинами, куда более молодыми и красивыми, чем он.
Это видели и понимали и прочие близкие ко двору люди, поэтому, стоило Потемкину уехать на несколько недель из Петербурга, и все тот же Никита Панин, который спал и видел занять должность первого советчика императрицы, который будет направлять ее политику и влиять на само течение ее мыслей, быстренько подсунул ей новую свою креатуру – Петра Васильевича Завадовского.
Строго говоря, вполне ставленником Панина его нельзя было назвать. Появился Завадовский в Москве в свите победителя турок – графа и фельдмаршала Петра Александровича Румянцева, родного брата графини Брюс. Румянцеву готовилась триумфальная встреча, однако он предпочел приватность и конфиденциальность и явился в сопровождении одного лишь тридцатисемилетнего полковника Завадовского. Это был мужчина красоты необыкновенной, и Екатерина, которая уже начинала чувствовать себя в постели одиноко, поглядела на него с нескрываемым удовольствием. Румянцев, несколько одичавший в своих походах и сражениях, ничего не заметил. Однако этот взгляд заметил тонкий интриган Панин. Ну и Прасковья – само собой разумеется.
Перемигнувшись с Паниным, она тишком пробралась поближе к брату и провела с ним краткий инструктаж. Поначалу простодушный фельдмаршал вылупил глаза, однако через несколько минут, потирая исщипанный сестрицею до синяков бок, представил императрице своего спутника, коего он взял «для ведения записей». Румянцев не пожалел похвал для Завадовского, назвав того человеком образованным, трудолюбивым, честным и храбрым. Екатерина тут же, не сходя с места, пожаловала полковнику бриллиантовый перстень с выгравированным по золоту собственным своим именем и назначила своим кабинет-секретарем. Этим же вечером доктор Роджерсон приступил к своим обязанностям, а после него довольнехонькая Прасковья Брюс приступила к своим.
Нет, она вовсе не рыла яму Потемкину! Со светлейшим у нее были превосходные отношения! Но как же счастлива была она, что, во-первых, опять при деле, во-вторых, удастся отведать объятий такого красавца (Прасковья, не будем забывать, была изрядная сладкоежка… или в данном случае следует сказать, сластоежка?), а главное, останется довольна милая Като!
Инстинкт, впрочем, предсказывал Прасковье, что Завадовский при дворе приживется.
Так и получилось. Он получил сразу два чина: генерал-майора и генерал-адъютанта, а в должности кабинет-секретаря ведал личной канцелярией, доходами и расходами императрицы. Завадовский стал одним из наиболее приближенных к Екатерине людей, был посвящен в самые ее секретные дела. И обиталище ему предоставили в апартаментах императрицы – там, где прежде было место Потемкина.