Страсть Северной Мессалины
Шрифт:
С этими словами он наклонился – да и впился в ее губы.
А что было потом, Прасковья не помнила. Вроде бы они сначала целовались на этой лестничке, словно ошалелые, потом Иван ее куда-то поволок. Он все время бормотал что-то горячечное, она ни слова не понимала, не слышала, так громко стучала кровь в висках, да она и не хотела ни понимать, ни слышать, знала только одно: вот он – в ее объятиях, вот она – в его объятиях… Как во снах, которых она столько видела-перевидела, что уж и устала просыпаться после этих снов в слезах, замученная своими несбыточными мечтами. Потом Прасковья обнаружила, что лежит на каком-то диванчике, а над ней наклоняется лицо Ивана, и юбки уже задраны и смяты, и голым телом она ощущает… ощущает… ах, Господи, да мыслимо ли это?! Не мерещится ли ей?
Но если это и был морок, то самый
– Като! – хрипло выдохнула Прасковья. У нее надолго сперло дух, она лишилась дара речи, и свет в глазах ее померк, и разум ее помутился – и она не знала, как и когда государыня ушла, оставив преступных любовников на руинах былого их благополучия.
Что значит какая-то случайность! Что значит какая-то не вовремя открытая дверь!
Эту несчастную дверь проклинали все, в том числе и Екатерина. Она предпочла бы ничего не знать о свершившейся измене своей ближайшей подруги и человека, которого по-прежнему нежно любила. Но и закрыть глаза на случившееся она не могла: зачем-то ведь привел ее Господь в ту каморку, куда она и не ходила никогда прежде! Стало быть, ей судьбою суждено было узнать такое о Прасковье.
Странно, потрясла Екатерину именно ее измена. Римский-Корсаков… ну, не зря дошли до него слухи: светлейший-де ищет другую игрушечку для государыни. Нет, конечно, она еще не была готова с ним так легко расстаться, и сейчас чувствовала себя брошенной, и втихомолку точила слезы, и не знала, как жить дальше, но жизнь все же не кончалась, Екатерина не без трепета заглядывала в завтрашний день, этот трепет был вызван не тоской по утраченному, а неизбежной новизной, сменой впечатлений – но она искренне ужасалась от мысли, что в этом завтрашнем дне не будет у нее такой подруги, какая была все эти годы…
Боже ты мой, иногда уговаривала себя Екатерина, да просто диво, что этого не случилось раньше! Положение Прасковьи создавало опасную близость между ней и фаворитами, что ж удивительного, если Ивану Корсакову захотелось отведать прелестей, которые уже возбудили его однажды и запали в память?
Впрочем, Екатерина понимала, что это был порыв, мгновенное умопомешательство – во всяком случае, со стороны именно Ивана. Нет, он не валялся в ногах императрицы, не обвинял Прасковью в совратительстве – так же, впрочем, как она, пролепетав какие-то сбивчивые, неразборчивые оправдания, замкнулась в мертвом молчании и в готовности принять любую кару, которой государыня сочтет должной ее подвергнуть.
Наверное, никто не удивился бы, если бы графиня Брюс отправилась в крепость или в ссылку, да и разжалованный фаворит последовал бы в том же направлении. Многие втихомолку пеняли государыне за ее избыточное миролюбие и готовность всех и вся прощать. Но она не могла нанести такой удар верному служаке Брюсу… ведь опала жены должна была коснуться и генерал-губернатора обеих столиц. Ни при чем был также брат Прасковьи Александровны, фельдмаршал Румянцев. Поэтому графиня Брюс всего-навсего получила отставку при дворе и категорический приказ отбыть на постоянное жительство в Москву, с тем чтобы никогда более не появляться в Санкт-Петербурге и не докучать государыне ни мольбами, ни просьбами, на глаза ей более не попадаться.
То же было рекомендовано сделать и Ивану Римскому-Корсакову, однако тот сказался больным и вслед за ошеломленной, потрясенной любовницей своей в Москву не отбыл, а остался в том самом особняке на Дворцовой набережной, где книжные тома стояли в сакраментальном порядке: на нижних полках – те, что побольше, на верхних – поменьше. Этот особняк так и остался имуществом разжалованного, так же как и многочисленные подарки, в том числе денежные, которые были ему некогда преподнесены. Здесь Иван Римский-Корсаков пробыл около полугода, и кто знает, как
Неведомо, каким образом попал на один из балов Строганова бывший фаворит – вообще-то его все чуждались, ибо не могли больше извлечь из него никакой пользы, – был зван на один из балов и там познакомился с графиней Екатериной Петровной Строгановой.
И стало бывшему Пирру, царю Эпирскому, понятно, что привязанность к государыне и самолюбивое влечение, которое испытывал он по отношению к графине Брюс, – совершенное ничто по сравнению с настоящей любовью…
Римский-Корсаков и графиня таили свою связь так старательно, что ее даже никто и заподозрить не мог. И тем внезапней грянул гром. Терпение императрицы, снисходительно взиравшей на зажившегося в Петербурге бывшего фаворита, иссякло. Немало этому способствовало возведение на ее ложе нового любимца – Александра Ланского. О нет, милейший Сашенька не был способен интриговать и завидовать; Екатерине самой были неприятны воспоминания о прошлом увлечении, да и уколы уязвленного самолюбия давали себя знать. Поэтому Римский-Корсаков получил новое и весьма категоричное напоминание о необходимости отъехать в Москву. Ну, он и отъехал… А вслед за этим граф Строганов обнаружил, что он уже не женатый человек, а как бы соломенный вдовец, потому что графиня Екатерина Петровна ринулась вдруг в Москву, и стало известно, что она живет теперь вместе с Римским-Корсаковым в великой любви и страсти [17] .
17
Кстати, они будут верны друг другу долгие годы, Екатерина Петровна родит своему невенчанному супругу двух дочерей и сына, последует за ним в ссылку, куда его отправит взошедший на престол Павел, а потом вместе с ним вернется в Москву. Доживут они до глубокой старости.
Старая столица только руками развела… Если бы Римский-Корсаков сошелся с графиней Брюс, это было бы понятно и логично, но завести новую связь так быстро? Немедленно после того, как ты разбил сердца сразу двух женщин?! Ну что ж, Иван Николаевич был молод, новая его избранница – тоже, а что императрица, что ее бывшая конфидентка, увы, вступили уже в тот женский возраст, когда вовлечь в грех молодого мужчину они еще очень даже способны, однако надолго удержать его около себя – увы, нет. Именно поэтому графиня Прасковья Александровна пролила новые потоки слез, обнаружив, что цветок ее надежды приговорен засохнуть, едва взойдя. Но никакими слезами, никакими раскаяниями и посыпаниями главы пеплом уже нельзя было помочь. Екатерина так и не вернула графине Брюс своего былого доверия и не допустила ее до своей особы. Обязанности «первой отведывательницы блюд дворцовой кухни» перешли к фрейлине Анне Протасовой, в чем мог удостовериться лично новый фаворит Александр Дмитриев-Мамонов, как до него удостоверялись его предшественники.
– Захар Константинович… – Марья Саввишна стояла на пороге маленькой комнатки камердинера императрицы с глазами, полными слез. Следы бессонной ночи обезобразили ее и без того некрасивое лицо. Зотов тоже не спал, расхаживал по комнатке в ливрее, в туфлях и туго натянутых чулках. Был несколько бледен и моргал часто от усталости, но знал, что даже если ляжет – не заснет. Потому что не спала императрица.
– Девки, что у фрейлин убирают, опять принесли пустые тарелки с апельсинными корками от нее, – продолжала Марья Саввишна. – Что ж это делается, а?! И из парка они пришли вместе, только перед входом разбежались.