Страсти по Феофану

Казовский Михаил Григорьевич

— Ничего решительно. Может быть, одно: дозволения поцеловать вашу руку.

У Летиции вырвался смешок:

— Вы, мессир, по-моему, начитались сонетов Петрарки. Я же не Лаура!

— Да, вы лучше, потому что — Летиция!

— Ах, несносный льстец! Хорошо, посмотрим. А теперь — прощайте. И спокойной ночи!

— Да какая уж спокойная ночь! Впечатления переполняют меня...

— Вот забавный! Мне такие пока не встречались... — И она упорхнула, словно мотылёк в открытую форточку.

Феофан всё смотрел ей вслед и шептал, точно полоумный:

— Господи,

да что ж это было? Уж не ангел ли, пролетая, невзначай дотронулся до меня крылом?

В комнате, которую ему отвели, он, конечно, не мог уснуть, а слонялся из угла в угол, сел, прилёг на кровать, снова сел, а затем, совершенно не понимая, что делает, взял из очага крупный уголёк и, поставив свечку на край стола, чтобы освещала получше, в несколько мгновений набросал углём на белой стене силуэт синьорины Гаттилузи. Это был удивительный рисунок! Лёгкий поворот головы, чуть изогнутая левая бровь, чёртики в глазах и насмешливо сложенные губы. Несколько штрихов, а какая точность в передаче характера! Вроде бы и нет портретного сходства, лишь намёк на схожесть, нечто неуловимое, невесомое, но посмотришь и скажешь: это ж старшая дочка консула Галаты! Как неподражаемо схвачено!

Сев напротив, молодой человек долго всматривался в черты взволновавшей его девушки, щурился и жевал губами. Впрочем, не притронулся к творению своему ни разу, ничего не исправил. Всё-таки решил отдохнуть, начал раздеваться, но, взглянув на изображение, вроде бы его застеснялся, дунул на свечу и снимал штаны в полной темноте. Вдруг почувствовал, как он утомился за этот вечер, рухнул на постель и, укрывшись с головой, провалился в сон моментально.

А когда слуга рано утром постучал в дверь, чтобы разбудить гостя, молодого человека и след простыл: Феофан проспал всего несколько часов и ушёл ещё затемно, торопясь к обедне в свой монастырь. У слуги же было собственное понятие о порядках в доме, и, поднявшись в комнаты хозяина, счёл необходимым пожаловаться:

— Смею доложить, дон Франческо, что вчерашний гость, молодой грек из Константинополя, испоганил стену у себя в клетушке.

Гаттилузи, завтракавший в одиночестве за столом, крайне удивился:

— Испоганил стену? Как сие понять?

— Всю углём исчёркал.

— То есть как — исчёркал? Что-то написал непотребное?

— Не могу знать, ибо грамоте не обучен. Но сдаётся мне, что не написал, а намалевал.

— И кого же?

— Не могу знать. Но изрядно напоминает синьорину Летицию.

Консул помрачнел:

— В неодетом виде?

— Да Господь с вами, дон Франческо! Только голова.

— Ну, пошли, посмотрим.

Оказавшись возле портрета, итальянец замер, отступил на шаг и стоял несколько мгновений, потрясённый увиденным.

— Верно, негодяй? — радостно воскликнул слуга, стоя за спиной у хозяина.

— Замолчи, болван! — неожиданно рявкнул на него господин. — Что ты понимаешь? Это же создание гения!

Тот недоумённо посмотрел на рисунок и пробормотал:

— Гения? Не знаю... А по-моему, обыкновенная пачкотня...

Сбегали за только что

проснувшейся Летицией. Девушка пришла неодетая, завернувшись в накидку, и зевала часто. Но, увидев своё изображение на стене, вроде бы очнулась и, немая от восхищения, долго всматривалась в виртуозно прочерченные линии.

— Ну? — спросил отец. — Что ты думаешь по этому поводу?

Синьорина проговорила:

— Гениально... Как французы говорят: «ше-д’овр»!

— «Ше-д’овр», — согласился её родитель. — Жаль, что нарисовано на стене, и нельзя выставить в большой зале. И тем более — продать за хорошие деньги.

— Продавать подобную прелесть? Фи, как можно! — дочка помотала кудряшками. — Впрочем, знаю выход: надо заказать дону Феофано мой портрет масляными красками на доске. Сей портрет и выставить будет можно, и всучить какому-нибудь негоцианту, собирателю живописи.

— Верно, дорогая! — оживился банкир. — У тебя голова работает. Вся в меня! Нынче же отправлю секретаря к Дорифору — чтобы обсудить предстоящую сделку. Пусть назначит любую цену, деньги мы потом выручим. — Снова посмотрев на рисунок, Гаттилузи отметил: — А ведь этот мальчик в тебя влюбился. Будь поосторожнее с ним, Летиция.

— Ах, о чём вы! — фыркнула дочь. — Мне он симпатичен — и только. Я помолвлена с Пьеро Барди и не забываю об этом.

— Рад услышать здравые речи.

— Кстати, почему бы не впарить будущий портрет именно ему?

Консул рассмеялся:

— Превосходно! У тебя определённо задатки коммерсанта.

— Ну ещё бы! Выгодное дельце — по продаже самой себя миллионщику Барди!

5.

Приближённый нового Патриарха разыскал Феофана в монастыре. Постоял за его спиной в мастерской, наблюдая, как богомаз принимается за очередную икону, а потом сказал:

— Я желал бы поговорить с тобою наедине. Обстоятельства вынуждают.

Вышли на свежий воздух и уселись под яблоней в монастырском саду. Пахло морем и весенней мокрой землёй. В воздухе гудели шмели.

— Для начала разреши познакомиться, — начал визитёр. — Киприан Цамвлак, или просто брат Киприан, выполняю особые поручения при Его Высокопреосвященстве. Послан потолковать о твоих связях с латинянами.

Сын Николы похолодел и пробормотал нерешительно:

— Связях? Никаких связей нет... я не понимаю...

— Как — не понимаешь? Ты желанный гость во дворце Гаттилузи, пишешь лик его дочери на доске.

Через силу Дорифор согласился:

— Да, пишу, конечно... Разве это дурно?

— Так чего ж хорошего? Всякие контакты с еретиками, христопродавцами аморальны... Но Его Высокопреосвященство кир Филофей мог бы отпустить сей великий грех, если б ты помог Святой Церкви нашей и Его Императорскому Величеству Иоанну Шестому Кантакузину...

— Я? Но как?!

— Очень просто. Находясь в стане супостатов, будешь исподволь выведывать планы и намерения их. А затем сообщать мне при дальнейших встречах. Ничего более.