Страсти по Феофану
Шрифт:
Камера была одиночная и довольно грязная. Лавка и вонючий тюфяк. Свет сочился через щель возле потолка, без решётки, но такую узкую, что пролезть в неё не смог бы даже ребёнок. А в углу стояло ведро для естественных надобностей.
«Да-с! — подумал Дорифор. — Третий раз в моей жизни. И условия везде скверные — что в Константинополе, что в Галате, что в Новгороде. Нет, в Галате, пожалуй, не такой смрад стоял. Да и блохи не прыгали, как в тюрьме эпарха. Интересно, а крысы тут есть? Сомневаться трудно».
Он уселся на лавку, локти упёр в колени, голову обхватил руками. «Вот ведь не
Смежив веки, он сидел неподвижно — то ли спал, то ли всё ещё подводил итоги, разбирал в уме миновавшую жизнь.
С потолка спустился паук и коснулся лба заключённого. Живописец вздрогнул, с омерзением сбросил насекомое и воскликнул:
— Нет, уеду из Новгорода — сразу, как отпустят. Здесь покоя не будет. Для начала подамся в Серпухов, где меня принимали с такой теплотой. А потом — посмотрим!
Разумеется, Василий Данилович не сидел сложа руки. Первым делом он пошёл к Наталье Филипповне, матери посадника, и молил защитить оклеветанного Грека. Та произнесла:
— Знаю, знаю — его схватили. Только ничего сделать не могу.
— Отчего не можешь? — поразился вельможа, так как нрав боярыни никогда не отличался неуверенностью в себе.
— Обложили кругом враги. Это же удар не по Феофану, а по сыну моему, Симеон Андреичу. Потому как Феофана поддерживал. Дескать, вот у нас посадник какой — дружбу вёл с убивцем. Надо скидывать!.. Испугались, черти, что сынок на чистую воду выведет мошенников. Обакуныча подлого, столько денег уворовавшего. Ёсифа Валфромеича, греющего руки на ополчении... И отца Алексия — Господи, прости! Если бы сама не строила церкви, денежки мои тоже бы пропали... под известной нам рясой... Тьфу, паршивцы! «Лучшие люди города»! Князя бы Московского на них напустить. Он навёл бы порядок.
Подождав, пока та не выплеснет всё, что наболело, собеседник спросил:
— Что же с Феофаном-то будет?
Женщина ответила:
— Для начала надо сделать попытку выкупить его. Не получится — подготовить побег. А иначе — крышка, могут присудить к отсечению головы.
— Да неужто же к отсечению?
— Глазом не моргнут.
С камнем на душе побежал Василий Данилович к самому Алексию — ведь архиепископ в Новгородской «республике» возглавлял ещё и судебную власть. Значит, от него непосредственно зависело окончательное решение. Несколько часов протомился боярин в гостевой палате Кремля-Детинца, прежде чем его пропустили к священнослужителю. Тот сидел в синем клобуке и глядел недобро. С ходу предупредил:
— Коли хочешь выгораживать Феофана, лучше не затевайся. Мы сердиты на него. Он употребил наше к нему расположение в низких целях. Всех поссорил, начал строить козни, а теперь, вероятно, и убил бедного Пафнутия.
— Грек не убивал, — горячо вступился ходатай. — Он и мухи-то обидеть не может, потому как носитель дара Божьего. Ты ведь знаешь, отче. Божьи люди и покладисты, и смиренны.
— Грек смирён? — ухмыльнулся Алексий. — Да другого такого буйного надо поискать. Погляди на его иконы. Линии изломаны, блики нервные... А буза на Торжище? Чуть ли не избил Огурца. Это наводит на великое подозрение об его виновности.
— Смилуйся, владыка. Не лишай богомаза жизни. Ибо нам Христос завещал прощать.
— О, отнюдь. Добродетель не заключается во всеобщем прощении. Зло должно быть наказано — в том и состоит наивысшая добродетель. А иначе зло обнаглеет и погубит добро. — Помолчав, прибавил: — Впрочем, о лишении жизни Феофана речи не идёт. Самое худшее, что положит суд, отрубить ему правую руку...
У вельможи перехватило дыхание:
— Руку? Живописцу?!
— В том-то всё и дело.
— Это для него равносильно смерти.
— Да, пожалуй... Но уж коли ты чужестранец, то имей совесть и не лезь со своими взглядами в наши уложения. А залез — отвечай.
Друг и покровитель художника быстро предложил:
— Ну, а если выслать из города?
— Слишком просто... — покачал клобуком Алексий.
— Пусть заплатит за освобождение отступного. Скажем, десять рублёв.
— Явно недостаточно...
— Двадцать.
— Тридцать пять. И твоё согласие выступить на Вече против нового избрания Симеон Андреича.
— Ну, пожалуй... А кого взамен?
— Алексашку Обакуныча.
— Да ведь Обакунович — вор!
Помрачнев, архипастырь ответил:
— Что ж, тогда помочь Феофану будет невозможно...
Посетитель сидел подавленный, просто уничтоженный. Выдавил с усилием:
— Хорошо, согласен. По твоей воле сделаю.
— Деньги принесёшь завтра. Мы отпустим Грека из узилища под залог. Ну, а прежде суда состоится Вече. Станет Алексашка новым новгородским посадником — при твоей, разумеется, поддержке, — тогда суд решит в пользу Феофана. При условии, что покинет город не позднее зимы.
— Так и порешим.
Иерарх кивнул:
— Ну, ступай, Данилович, с Богом. Рад, что осознал свою выгоду да пошёл по пути кротости и согласия. Впредь же выбирай друзей понадёжнее. За которых не понадобится платить отступного.
— Постараюсь, отче.
Покровитель Грека сдержанно откланялся. Всё так бы и случилось, как велел Алексий, если б не внезапное возвращение Ерофея Новгородца, сразу изменившее расстановку сил.
9.