Страсти по Лейбовицу
Шрифт:
— Нет, милорд.
— Отлично. Ты знаешь, что теперь тебя ждет?
— Да, досточтимый отец.
— Так приготовься.
Трепеща всем телом, послушник поднял рясу и склонился над лавкой. Аббат выдернул из ящика стола гибкий гикоревый прут, попробовал на ладони его упругость и нанес Френсису резкий точный удар по ягодицам.
— Deo gratias [10] , — послушно отозвался брат Френсис, издав сдавленный крик.
— Готов ты отказаться от своих слов, сын мой?
10
Благодарение
— Досточтимый отец, я не могу отрицать…
— Р-Р-РАЗ!
— Deo gratias!
— Р-Р-РАЗ!
— Deo gratias!
Это простое, но выразительное моление он вознес не менее десяти раз, каждый раз благодаря небо, что таким суровым образом он получает урок добродетели. После десятого раза аббат остановился. Брат Френсис сполз с лавки и, переминаясь, поклонился. Из-под плотно сжатых век у него текли слезы.
— Дорогой мой брат Френсис, — сказал аббат Аркос, — уверен ли ты, что видел старика?
— Уверен, — всхлипнул он, сдерживаясь изо всех сил.
Аббат Аркос оценивающе посмотрел на юношу, затем обошел вокруг стола и, хмыкнув, сел. Некоторое время он молча изучал клочок пергамента с буквами.
— Как ты думаешь, кто бы это мог быть? — рассеянно пробормотал аббат Аркос.
Брат Френсис открыл глаза, застилаемые пеленой слез.
— Что ж, ты убедил меня, мальчик, и я тебе не завидую. Тем хуже для тебя.
Френсис промолчал, вознеся про себя тихую молитву, чтобы необходимость убеждать в чем-либо своего суверена возникала не так часто. Повинуясь раздраженному жесту аббата, он привел в порядок свое одеяние.
— Можешь сесть, — сказал аббат, и в его голосе появились добродушные, если не любезные нотки.
Френсис подошел к указанному ему креслу, наклонился, собираясь сесть, но, моргнув, снова приподнялся.
— Если досточтимому отцу аббату все равно…
— Хорошо, можешь стоять. Я долго не задержу тебя. Можешь возвращаться к завершению своего обета, — он помолчал, заметив, как озарилось лицо послушника. — Только не радуйся! — фыркнул он. — На то место ты не вернешься. Тебе предстоит разделить отшельничество с братом Альфредом, и не думай приближаться к развалинам. Более того, я повелеваю тебе ни с кем не беседовать на эту тему, исключая, впрочем, твоего исповедника и меня. Бог знает, сколько неприятностей ты успел уже причинить. Знаешь ли, чему ты положил начало?
Брат Френсис покачал головой.
— Вчера было воскресенье, досточтимый отец, и мне никто не говорил, что я должен молчать, так что во время отдыха я только отвечал на вопросы братьев. Я думаю…
— Ну что ж, твои братья смогут состряпать весьма остроумные объяснения твоим рассказам. Знаешь ли ты, что тебе встретился самолично святой Лейбовиц?
Мгновенная бледность залила лицо брата Френсиса, но он снова отрицательно покачал головой.
— О нет, милорд аббат. Я уверен, что этого не могло быть, благословенный мученик не сделал бы такого.
— Не сделал бы чего?
— Он не стал бы никого преследовать, не стал бы пытаться ударить его посохом
Стараясь скрыть непроизвольную усмешку, аббат вытер пот. Он сделал вид, что задумался.
— Об этом я и не знал. Так, значит, это он тебя преследовал, не так ли? Думаю, так оно и было. Ты и об этом рассказывал своим друзьям-послушникам? Не так ли, а? Видишь ли, они-то не могут исключить такую возможность, что ты в самом деле встретился со святым. Я сомневаюсь, что найдется так уж много людей, на которых святой не мог бы замахнуться посохом, — он остановился, не в силах удержаться от смеха, увидев выражение лица послушника. — Ладно, сынок, но все же, что ты думаешь о том, кто бы это мог быть?
— Я думаю, что то был пилигрим, направлявшийся к нашим святыням, досточтимый отец.
— Святынь у нас еще нет, и ты не должен употреблять это выражение. И во всяком случае, его не было, точнее, не существовало. Он не входил в ворота нашей обители, разве что все стражники задремали. И к тому же уснул послушник, исполнявший те же обязанности, хотя он клянется, что бодрствовал весь день. Итак, что же ты на это можешь сказать?
— Если досточтимый отец аббат простит меня… я сам был на часах несколько раз.
— И?
— Ну, когда стоит жаркий день, и все в округе недвижимо, кроме стервятников, через несколько часов ты начинаешь следить только за ними.
— Ах вот как! И это в то время, когда ты должен не спускать глаз с дороги!
— И когда ты долго смотришь в небо, на тебя находит какое-то забытье… не спишь, но что-то вроде дремоты.
— Значит, вот чем ты занимаешься, пребывая на страже, — пробурчал аббат.
— Но не всегда. Я имею в виду, досточтимый отец, что я… Брат Дже… я хотел сказать, что брат, которого я пришел сменять, однажды был в таком состоянии. Он даже не знал, что пришло время ему сменяться. Он просто сидел на верхушке башни и с открытым ртом смотрел в небо. Он был в забытье.
— И когда ты придешь в себя от этого отупения, банда язычников из Юты уже ворвется в наши ворота, убьет несколько садовников, разрушит систему орошения, вытопчет наши овощи и разрушит стены, прежде чем мы спохватимся и сможем защитить себя. И нечего так смотреть на меня… ах да, я и забыл… ведь ты же родом из Юты, не так ли? Но, говоря откровенно, я сомневаюсь, чтобы стражник мог пропустить старика — вот в чем дело. Ты уверен, что он был самым обыкновенным стариком — и не больше? Он не был осенен ангельской благодатью? Может, на нем почивала печать святости?
Взор послушника обратился было в размышлениях на потолок, но вернулся к лицезрению своего суверена.
— Разве ангелы или святые отбрасывают тень?
— Ну… я думаю, что нет. Я думаю… хотя откуда мне знать! Он что — отбрасывал тень?
— М-м-м… это была такая маленькая тень, что ее трудно было заметить.
— Что?
— Был почти полдень.
— Болван! Мне-то ты не должен рассказывать, что он собой представлял. Я прекрасно знаю, что это было, раз ты его видел, — и аббат Аркос, подчеркивая каждое слово ударами по столу, сказал: — Я хочу знать… уверен ли ты… уверен ли полностью и безоговорочно, что это был самый обыкновенный старик?!