Страсти по Лейбовицу
Шрифт:
Отец Чероки озабоченно сморщил лоб.
— Неужели брат Френсис говорил нечто подобное?
— НЕТ! — заорал Аркос. — Ты что — не слышал? Френсис не говорил ничего подобного. Может, было бы лучше, чтобы он распустил язык, тогда было бы ясно, что мы имеем дело с мошенником и плутом. Но он рассказывает все с простодушием, доходящим до идиотизма, а уж остальные домысливают все прочее. Сам я с ним еще не говорил. Я попросил ректора Меморабилии выслушать его историю.
— Думаю, что мне самому было бы лучше поговорить с братом Френсисом, —
— Так сделай это! Когда я впервые услышал твой рассказ, мне хотелось поджарить тебя живьем. За то, что ты отослал его, я имею в виду. Оставь ты его в пустыне, ему не пришлось бы распускать вокруг свои фантастические бредни. Но, с другой стороны, останься он, и мы могли бы только предполагать, что еще он бы извлек из того погреба. Так что, думаю, ты поступил правильно, вернув его.
Чероки, который принял свое решение, исходя совсем из других предпосылок, счел молчание лучшей политикой в настоящий момент.
— Повидайся с ним, — пробурчал аббат. — А затем пошли его ко мне.
Стояло сияющее яркое утро понедельника, когда примерно в девять часов брат Френсис робко постучался в дверь кельи аббата. Крепкий сон на соломенной подушке в старой знакомой келье, плюс завтрак, вкус которого он успел забыть, если и не пролились благодетельным волшебным дождем на изможденную плоть, не успокоили мозг, возбужденный непрестанной палящей жарой, но тем не менее относительная роскошь условий, в которые он попал, вернула его мышлению определенную ясность, чтобы он понимал, чего ему стоит страшиться. В сущности, он был уже настолько напуган, что первый стук его в двери аббата был почти не слышен. Сам Френсис не услышал его. Через несколько минут, набравшись смелости, он постучал снова.
— Входи, сын мой, входи же! — услышал он дружелюбный голос, который, как он не без удивления понял через несколько секунд замешательства, принадлежал его владыке.
— Поверни маленькую ручку, сын мой, — сказал тот же самый дружелюбный голос брату Френсису, который, застыв, продолжал стоять на пороге, готовый постучать еще раз.
— Д-д-да, — Френсис осторожно прикоснулся к ручке, поняв, что ему так и так придется открыть эту проклятую дверь.
— Господин мой аббат п-п-посылал за… за мной? — промямлил послушник.
Аббат Аркос облизал губы и неторопливо кивнул.
— М-да, господин твой аббат посылал… за тобой. Входи же и прикрой дверь.
Брат Френсис закрыл двери и, дрожа всем телом, оказался в середине помещения. Аббат Аркос вертел в руках гроздь сцепленных между собой штучек, которые были в старом ящике для инструментов.
— Наверное, так оно и должно быть, — сказал аббат Аркос. — Досточтимый настоятель просит оказать ему честь своим посещением. Особенно после того, как ты был отмечен Провидением и обрел такую известность, а? — и он мягко усмехнулся.
— Хе-хе, — издал осторожный смешок брат Френсис. — О, н-нет, милорд.
— Ты никому еще не рассказывал, какая удача выпала тебе прошлой ночью? Что Провидение избрало именно тебя, чтобы преподнести миру вот ЭТО, — он брезгливым жестом указал на то, что валялось на столе, — этот МУСОРНЫЙ ящик. Я не сомневаюсь, что предыдущий владелец называл его именно так.
Послушник неуверенно переступил с ноги на ногу и попытался выдавить из себя улыбку.
— Тебе семнадцать лет, но ты полный идиот, не так ли?
— Вы совершенно правы, милорд аббат.
— Чем можно извинить твое отношение к религии?
— Мне нет прощения.
— Что? Ах, вот как? Значит, ты считаешь, что недостоин служить ордену?
— О нет! — выдохнул послушник.
— Но тебе нет прощения?
— Нет мне прощения.
— Ты, юный кретин, я хочу, чтобы ты объяснил мне причину своих поступков. Если ты понимаешь, что виноват, то значит, ты готов признать, что никого не встречал в пустыне, что ты просто споткнулся об этот МУСОРНЫЙ ящик, нашел его сам по себе, и, следовательно, все, что я слышал от других, — всего лишь болезненный бред?
— О нет, Дом Аркос!
— Что значит «нет»?
— Я не могу отрицать то, что видел собственными глазами, досточтимый отец.
— Значит, ты в самом деле встретил ангела… или святого… или, может быть, он еще не был святым? — который и направил твой взор?
— Я никогда не говорил, что…
— Значит, так ты каешься за то, что нарушил обет? Значит, это… это, назовем его существом, — говорило с тобой, и ты обрел голос, и написало на камне свои инициалы, и сказало тебе, где ты должен искать, и когда заглянул туда, то нашел вот это? А?
— Да, Дом Аркос.
— Ты понимаешь, что впадаешь в грех омерзительного тщеславия?
— Мое омерзительное тщеславие недостойно вашего прощения, милорд и учитель.
— Считать себя такой величиной, которая недостойна принять прощение, — значит впадать в еще более тяжкий грех тщеславия, — прорычал властитель аббатства.
— Милорд, я не более чем червь ползающий.
— Хорошо. От тебя требуется только одно — отказаться от своих бредней о встрече с пилигримом. Никто, кроме тебя, его не видел, и ты должен понять это. Я понимаю, он постарался внушить тебе, что направляется в эту сторону, так? Он даже сказал, что собирается передохнуть в аббатстве? И он расспрашивал об аббатстве? Да?
Так куда же он исчез, если он вообще существовал? Мимо аббатства никто не проходил. Никто из братьев, бодрствовавших на сторожевой башне, не видел никого, похожего на твоего пилигрима. А? Ну теперь-то ты признаешь, что тебе все это привиделось?
— Не будь двух отметин на камне, которые он… тогда, наверно, я бы мог…
Аббат закрыл глаза и тяжело вздохнул.
— Да, отметины видны… чуть-чуть, — признал он. — Но ты мог их и сам сделать.
— Нет, милорд.
— Готов ты признать, что старик тебе привиделся?