Страсти по Прометею
Шрифт:
— Ах вот как! — воскликнул Севро. — Это меняет дело. Тогда постарайтесь в сценарии тактично обойти вопрос об отдавании. Вы поняли?
Я все понял. Между прочим, с некоторых пор я уже тактично обходил этот вопрос.
Профессора звали Антонина Васильевна Рязанцева. Представьте себе пожилую учительницу гимназии конца прошлого века. Очень подтянутую и никогда не повышающую голоса. С первых же слов я понял, что у этой женщины стальной характер. Особенно если учесть, что она вышла ко мне из своей лаборатории, на дверях которой имелась
— Ваша профессия? — спросила она, когда я изложил суть.
— Физик, — сказал я.
— Очень приятно. Значит, вы способны в какой-то степени вникнуть. У меня только просьба. Не беспокойте меня по пустякам. Мы готовим ответственный опыт.
В это время дверь особо опасных инфекций отворилась, и оттуда высунулась симпатичная головка лаборантки.
— Антонина Васильевна, они опять расползаются! — плачущим голосом сказала она.
— А вы им не давайте, — сказала Рязанцева.
— Да как же? Они прямо как бешеные!
— Извините, — сказала Рязанцева и ушла. А ко мне вышел ее заместитель Павел Ильич Прямых. Кандидат биологических наук, участник трех международных конгрессов. Так он представился.
Он мне многое рассказал про Рязанцеву. Упоминая ее имя, Павел Ильич делал уважительную мину. Он сказал, что Рязанцева принадлежит к старой школе микробиологов. Во главу угла она ставит эксперимент. И главное, старается, чтобы ее работы использовались на практике. То есть в лечебной деятельности. Это мне показалось разумным.
Рязанцева два года провела в Африке, где много особо опасных инфекций. Павел Ильич сказал с теплой улыбкой, что у нее такая страсть — лезть со своими вакцинами в лапы чумы или оспы. Сам Прямых был теоретиком. Он изобретал способы борьбы с микробами на бумаге. При этом пользовался математикой. Вообще, он был передовым ученым. С едва уловимым оттенком горечи Павел Ильич сообщил, что Рязанцева не верит в математику. Она предпочитает опыты, опыты и опыты.
Тут из лаборатории снова вышла Антонина Васильевна.
— Ах, вы еще здесь? — сказала она.
Прямых едва заметно изогнулся в пояснице и устремил взгляд на Рязанцеву. Та поморщилась. Прямых доложил о нашей беседе и замолчал, ожидая дальнейших указаний.
— А что мы будем показывать на экране? — спросил я.
— И в самом деле? — сказала Антонина Васильевна.
— Культуры, — предложил Прямых.
— А кстати, что показали ваши расчеты по культуре семнадцать-ка-эс? — спросила Рязанцева, хитро улыбаясь.
Даже я заметил какой-то подвох в ее вопросе. А Прямых не заметил и беспечно начал:
— Иммунологическая активность некоторых штаммов…
Рязанцева улыбнулась еще хитрее, бросив заговорщицкий взгляд на меня. «Не такой уж она синий чулок», — подумал я. А Антонина Васильевна сделала рукой какой-то нетерпеливый итальянский жест и перебила своего заместителя:
— Вы нам скажите, чтобы мы с молодым человеком поняли. Свинки должны дохнуть или нет?
— Вероятность летального исхода ничтожна, — сказал Прямых. — Машина дала две десятых процента.
— А вот они дохнут! — торжествующе сказала Рязанцева. — Дохнут и все тут! И наплевать им на вероятность.
— Не должны, — пожал плечами Прямых.
— Пойдите и объясните это свинкам. Покажите им ваши перфокарты, — иронически предложила Антонина Васильевна.
Прямых опустил глаза, бормоча что-то по-латыни.
— Впрочем, мы отвлеклись, — сказала Рязанцева. — Так что же мы можем вам показать?
— Не мне, а телезрителям, — уточнил я.
— Вы думаете, что кто-нибудь будет это смотреть? — сказала Антонина Васильевна. — Вы идеалист, молодой человек. По телевизору смотрят хоккей, кино и молодых людей на мотоциклах, которые стреляют по детским шарикам. Как это называется?
— «А ну-ка, парни», — сказал я.
— Вот именно… А ну-ка, физики! А ну-ка, микробиологи! — рассмеялась Рязанцева.
Антонина Васильевна, несомненно, обладала чувством юмора. От ее юмора мне стало не по себе. Захотелось уйти далеко и надолго. Неприятно почему-то было выглядеть в глазах Рязанцевой спекулянтом. А Павел Ильич сдвинул брови, размышляя, и предложил показать африканские кадры. Как выяснилось, Рязанцева сняла в Африке любительский учебный фильм. Там показывалась массовая вакцинация.
— Так это же здорово! — обрадовался я.
— Вы думаете? — холодно сказала Рязанцева. — Ничего особенного. Оспа, холера, легочная чума…
Ушел я от Рязанцевой страшно недовольный собой. В самом деле, какие-то славные люди честно делают свое дело, а потом прихожу я и начинаю бить в барабан. Они вдруг оказываются Прометеями, а я их певцом. Кому это нужно?
Я позвонил Морошкиной и сказал, что не буду делать эту передачу. И вообще, не буду больше писать о Прометеях. Не могу и не хочу. Людмила Сергеевна, как всегда, перепугалась, еще не поняв толком моих доводов. На следующий день было назначено совещание у главного. Нужно было спасать Прометеев. Ночь я провел очень плохо. Перед глазами маячили волосатые микробы величиной с собаку. Попутно не давали покоя мысли о полной бессмысленности моей деятельности для человечества. Я вдруг полюбил человечество и чувствовал себя обязанным сделать для него что-нибудь доброе.
Самым добрым было отказаться от профанации науки.
С такой мыслью я и отправился в студию. В кабинете главного меня ждали. Севро, Морошкина и Тиша встретили меня согласованным ледяным молчанием. Чувствовалось явное презрение к дезертиру от журналистики.
— Петр Николаевич, я надеюсь, вы пошутили? — спросил Севро.
— Нет, — сказал я тихо, но твердо.
— У нас с вами подписанный договор. Это официальный документ, — продолжал пугать меня Севро.
— Я заплачу неустойку, — сказал я.